Дж. Т. Макинтош: Переселение

– Ну, раз вы так настаиваете… у меня нет никаких сомнений, – тихо проговорил доктор.

– Сколько мне осталось?

– Извините, мистер Флетчер, но я не могу… ни коим образом…

– Сколько пройдет времени, прежде чем она меня прикончит?

Доктор внимательно посмотрел на своего пациента, потом, очевидно приняв решение, резко сказал:

– Восемь месяцев. Может быть, только пять. Или три.

Флетчер уже много лет так не смеялся – ему было по-настоящему весело. А доктор не сводил с него удивленного взгляда – ему не стоило большого труда распознать начинающуюся истерику, но тут была не истерика.

– Ее можно победить, доктор, – наконец сказал Флетчер.

Доктор покачал головой. Ему вовсе не хотелось выносить смертный приговор этому высокому худощавому человеку, с которым он был едва знаком и который чем-то напоминал ему большого паука с лицом, отмеченным печатью одиночества.

Но ведь от правды никуда не денешься. Он же сам хотел все знать, так что пусть и не пытается обмануть самого себя.

В подобных обстоятельствах доктор не просто допускал, он даже часто поощрял самообман. Но этот человек был не похож на большинство его пациентов.

– Она будет повержена, – пообещал Флетчер и снова рассмеялся, только на этот раз его смех больше не был веселым. – Разве вы не поняли, что я дружу со смертью, доктор? Кое-кто это прекрасно понимает. Пока еще не все, конечно. Молодым это трудно, да еще тем, кто счастлив и силен, и уверен в себе. Смерть удобно устроилась у меня на плечах, и те, чей последний час уже не за горами, видят ее и в ужасе от меня шарахаются.

Доктор, который до этого момента не сомневался в нормальности Флетчера, решил, что пришла пора сказать ему что-нибудь утешительное, чтобы тот немного успокоился. Но Флетчер не дал ему раскрыть рта и быстро продолжал:

– Она обязательно потерпит поражение, доктор. Я умру, и тем самым одержу над ней победу: только это произойдет не через восемь месяцев, или пять, или даже три, а всего через несколько дней. Нет, нет, не надо на меня так смотреть. Я не собираюсь совершить самоубийство. Впрочем, это не важно. Забудьте о моем существовании, доктор. Мир не перевернется, когда меня не станет, никто этого даже не заметит. Если по правде, меня здесь никогда и не было.

Когда Флетчер вышел на улицу, ему стало стыдно за свое поведение – он не сдержался и дал волю чувствам. Просто его позабавило то, что смертный приговор, вынесенный ему задолго до сегодняшнего дня, лишил мрачные предсказания доктора какого бы то ни было смысла. Впрочем, доктора трудно было в этом винить, он не мог и не должен был ничего понять.

Неожиданно Флетчера охватило ощущение, что ему надо спешить, и он решил, что непременно должен снова встретиться с Бодейкером. И как можно скорее. За всю свою жизнь, за все сорок три года, из которых Флетчер прекрасно помнил последние тридцать девять, он вызвал интерес всего у одного человека – только никому не известный лаборант, каких тысячи во всех университетах страны, решил, что, обнаружив Джона Флетчера, сделал открытие мирового значения. Надо сказать, что даже Джон Флетчер ничего не имел против бессмертия. И хотя он категорически отказался принимать участие в экспериментах Бодейкера полтора года назад, опасаясь, что в результате тот сможет научно доказать, что Джон Флетчер является не таким, как все, что он в некотором смысле урод, теперь он был готов даже на такую, пусть и весьма сомнительную, известность. Уж лучше быть умственным уродом, чем никем.

Бедняга Бодейкер… он не был одним из тех, кто отмечен знаком смерти, но при этом шарахался от собственной тени.

Бодейкер боялся жизни, а не смерти. Ему следовало бы быть более уверенным в себе и напористым и тогда он наверняка бы не был лабораторным мальчиком на посылках.

Флетчер позвонил в университет из телефона-автомата, расположенного неподалеку от кабинета врача, из которого он только что вышел. Мистера Бодейкера не оказалось на месте и Флетчера попросили перезвонить через час.

По дороге в свою квартирку, Флетчер зашел в супермаркет и купил большой пирог с мясом. Он совсем не проголодался, но победить многолетнюю привычку был не в силах. В довершение к ленчу, обеду и ужину он всегда довольно плотно перекусывал днем. Флетчер не пил в одиночку, он в одиночку ел. Он с наслаждением поглощал огромные количества еды, когда его никто не видел, при этом худое, словно высохшее тело, надежно хранило от окружающих тайну его страсти. Правда, это не имело никакого значения: никому все равно не было дела до Джона Флетчера.