Григорий Панченко: Псы и убийцы

…Их дома в Нико соприкасались стенами, словно подталкивали друг друга локтями. Семьи не очень-то ладили, но сыновья-первенцы сначала не осознавали разницы между ларами и никанцами, а когда с возрастом уловили ее, не охладели друг к другу. Возможно потому, что оба были помешаны на собаках. В столице как раз открывались первые Школы – кто мог тогда знать, с какой целью они закладываются… Моурнианнэ (или Морни, если говорить на «общем») был двумя годами старше, но именно Скадли первым принес в дом неуклюжий жесткошерстный комочек, который тогда еще трудно было назвать догом, тем более – боевым. Впрочем, слово «боевой» тогда и вовсе не употреблялось. Морни тоже нацелился было на Школу, и кажется, он обладал способностями щупача (вот было бы здорово – два щупача в двух соседних домах!); но и в Школе не проявили восторга – Скадли тогда не понял, почему, – и отец, узнав, избил его до полусмерти за увлечение «варварскими игрищами».

Потом… Потом – события в Кандикаре и признание независимости «Нико, страны и города», нарушенное через год… Договор о репатриации никанской колонии… Ряд телег на улице и непроницаемо-каменное лицо соседа, отца Морни, и его каменная же ладонь, которая опустилась на плечо растерянного подростка, обрывая его прощание с остающимся младшим другом, почти младшим братом…

Щенка они вместе назвали Лакхаараа, что переводилось с ларского как «Тот, кто имеет два сердца». Разумеется, это прямой перевод, действительное значение было нечто вроде «Неуязвимый». Это имя Скадли ему сохранил, хотя раскаты ларской речи вводили в шок каждого Проверяющего, который посещал Школу, и они настоятельно советовали назвать вожака как положено. Сохранил даже после второго похода, когда ненависть к ларам кипела у него в груди, как расплавленный свинец. Сохранил, потому что имя псу дается один раз в жизни и перемены он не примет.

И имя Моурнианнэ в прямом переводе звучало как «На бегу стреляющий в скалу». Это тоже что-то значило, но тогда Скадли этим не интересовался, а сейчас – и подавно.

Он постоял над мертвым еще немного и вернулся к убитой собаке.

Я сижу, значит, реву как малыш, Группа скулит вокруг… совсем размокли. Но делать что-то надо. Встаю, промокаю морду, псов успокоил кроме Лакхи, тот все воет. Малый прямо лебезит – не может простить себе, что меня бросил. А Нюхачу все это до пятки, как прошлогоднее мясо. Мерзкая все-таки порода. Огрел бы его раз, да не поймет, за что.

Вообще-то нам положено в качестве доказательства правое ухо брать, но тут я засомневался. Во-первых, они все далеко друг от друга, самому ходить – до вечера не управлюсь, а собакам это не поручишь. А во-вторых… Даже сказать неловко. У одного-то из них я ухо точно не отсеку.

С одной стороны, конечно, они наших не жалеют. Это-то я знаю не из Бесед. Но все-таки…. А главное – время, время! Двое суток гнал, значит, и обратно – столько же. А у меня еще две собаки ранены.

Так ничего придумать и не могу. В конце-концов икнул я на это дело и заставил Группу вырыть яму (лопаты не было, а мечом копать – опять же время). Похоронил обоих вместе. Как – кого? – Морни и Верного, конечно. Знаю, у них это не принято, но не мог же я погребальный костер сварганить – это ведь воз сухого дерева. Потом, на ларские обычаи я икать хотел, я его – как никанца. Чего скалишься? Он бы знаешь, каким собаководом был, если бы Всемогущий иначе распорядился! Уложил, как нужно – в позе спящего, рядом дорожная сумка… Хватит.

Уши не стал брать. Скажу – пятнадцать – пусть поверят или проверят, если смогут. Небось, поверят – я все-таки пока на хорошем счету. А у того, которого считаю Сыном, беру всю голову и медальон нагрудный. Гнусное оно дело – головы рубить, но война спишет. Не мы начали… Сдам в Управление, пусть разбираются.

Обратный путь трудным был. У меня за плечами доспехи Верного и Лакхи, две головы (да, я не сказал, вторая – того старикашки, что чуть не упокоил меня. Все молодые ребята, а ему лет пятьдесят и ритуальная татуировка над бровями: видная шишка, значит). Седьмой совсем потух, сзади все плетется. Я, конечно, лапу перевязал, но я же не целитель. В общем, мы ночуем чуть ли не на том же месте, где их вечерняя стоянка была. Там как раз родник есть поблизости, но они, дурачье, его не нашли. Впрочем, так бы их и подпустил к воде…