Иван Беляев - Галобионты

– Полковник, вы прямо как на допросе, – Степанов выглядел несколько обескураженным.

– Вы можете поручиться, что на Геракла можно положиться полностью? – Дзержинец сделал ударение на последнем слове.

– Я доверяю ему так же, как самому себе, – ответил профессор после недолгого раздумья.

– Мне на память приходит наш разговор, состоявшийся вскоре после возвращения Геракла с его первого, и кстати, успешно завершенного задания. Вы тогда сказали, что вас беспокоят некоторые изменения в его восприятии жизни. Помнится, это вас довольно сильно тревожило, Антон Николаевич.

– С того момента у меня было более чем достаточно возможностей убедиться в преданности Геракла, – сказал Степанов, – да, он изменился и, судя по всему, будет меняться и дальше. Это абсолютно нормально. Геракл представляет собой слишком одаренную и многогранную натуру, чтобы быть статичным. В нем наличествует тенденция к диалектике. Поэтому я считаю этого галобионта самым удачным своим созданием. Геракл способен приспособиться к любой ситуации, он воспринимает действительность посредством осознавания каждого его явления. Но кроме того, он еще умеет делать выводы, извлекать, так скажем, уроки из своего жизненного опыта.

Степанов все больше увлекался. В его голосе зазвучало нечто, напоминающее отцовскую гордость. До этой минуты Дзержинец и не предполагал, что профессор так сильно привязан к своему помощнику. Однако тут же в его мысли закралось сомнение. А что если, эта глубокая привязанность мешает Степанову видеть Геракла в истинном свете? Но, словно угадав, о чем раздумывает полковник, профессор убежденно продолжал:

– Мое мнение о Геракле ни к коем разе нельзя назвать предвзятым. Поверьте, полковник, я знаю, о чем говорю. Дело в том, что помимо всего прочего, Геракл обладает собственным устоявшимся мировоззрением. Пообщайтесь с ним – и вы сразу поймете, какое мировоззрение я выработал в нем. Геракл свято верит в Закон Целесообразности. Все его действия обоснованы только этим законом. Я его создатель. Я единственный человек в мире, которому этот галобионт беззаветно предан. Но и эта преданность продиктована не чувством признательности, ибо это чувство по своей природе иррационально. Он просто понимает, что служить мне, его Хозяину, целесообразно, – Степанов произнес это слово по слогам. – И он будет мне служить, поскольку это единственный нерушимый закон, который он усвоил. Добавлю, что усвоение этой истины не было привито извне, так сказать, насильственным образом. Геракл постиг ее, опять же, через осознание. Именно по этой причине он никогда не изменит Закону Целесообразности. Это единственный закон, имеющий право на существование в нашей жизни. Испытайте Геракла в серьезном деле и вы сами убедитесь в его надежности.

– Рад это слышать, профессор. Теперь я начинаю понимать причины, по которым Тихомиров решился на предательство. Вы по-настоящему привязаны к Гераклу, гораздо сильнее, чем я мог предположить.

– Не спорю, – согласился Степанов, даже и глазом не моргнувший при упоминании о своем бывшем ассистенте, – и считаю, что моя гордость Гераклом вполне обоснована.

– И последний вопрос, Антон Николаевич, как долго ваш замечательный галобионт будет вкушать заслуженный отдых после транспортировки на север нашего оборудования?

Увлекшийся профессор чуть было не ляпнул Дзержинцу, что Геракл не имел никакого отношения к эвакуации – все проделали остальные галобионты. Но ему удалось вовремя прикусить язык.

– Если это очень необходимо, то я могу позвать его немедленно. У меня есть средства для быстрого восстановления отличной физической формы. Да и сам Геракл обладает колоссальным физическим потенциалом.

– Раз так, Антон Николаевич, то пригласите его ко мне, я хочу обстоятельно побеседовать с ним.

– Хорошо, полковник.

Степанов поднялся и поспешил к двери, но не дойдя до нее, обернулся и спросил:

– Я должен присутствовать при вашем разговоре?

– В этом нет необходимости.

Антон Николаевич кивнул, тщетно стараясь скрыть удовлетворение от этого ответа и исчез за дверью. Настроение Дзержинца заметно улучшилось. У него не было причин сомневаться в оценке Степанова. Если Геракл хотя бы вполовину так хорош, как уверяет профессор, то справиться с заданием галобионту не составит труда. Дзержинец поднялся и прошелся по кабинету, чтобы немного размяться. Его не покидало ощущение, что Степанов, несмотря на его готовность к разговору о Геракле, ведет себя не совсем естественно. Сцена у двери снова разбудила затихнувшее было беспокойство. Степанов все же лукавил. Что-то он затеял. Но что?