Иван Беляев - Фригорист

Невысокий рост Данилыч компенсировал живым искристым обаянием. Иногда, правда, его шутки носили уж совсем скабрезный характер, а вечный смех бывал излишне громким и натянутянуто-судорожным. Крепко сбитый, похожий на Карлсона, он имел успех у определенного типа женщин, которых задабривал водкой, пивом, мясными и рыбными деликатесами. Ходили слухи о его могучем темпераменте. Квартира, в которой он выращивал своих экзотических рыбок, пестрела плакатами голых и полуголых девиц, на которые жена, раз в неделю приходившая убирать помещение, смотрела сквозь пальцы.

Его короткая толстая шея и лицо пылали и рдели, что являлось несомненным признаком того, что Данилыч уже принял несколько бутылок пива. Красный цвет кожи, можно сказать, был перманентным, ибо перманентным было насыщение организма пивом. Он поглощал этот напиток в немеренных количествах, а потому всегда был весел и полон задиристого юмора. Вот и сейчас, идя домой, то бишь в рыбную лабораторию, Данилыч невесть чему улыбался. Открыв калитку, а следом дверь, он прошел в помещение, по пути поздоровавшись с ветхой одинокой бабулькой, живущей по соседству. Бутылки в сумке, которую он осторожно поставил на застеленный старой, поизносившейся клеенкой стол, приветливо и звучно громыхнули, словно подмигнули хозяину. Данилыч осклабился, достал из другой сумки вяленную воблу, ссыпал на лежавший здесь же на столе кусок газеты семечки, которые вечно таскал в карманах, составил со стола на пол почти пустую бутылку водки и с легким недоумением уставился на запотевший стакан, початую банку маринованных огурцов и нарезанную большими, неаккуратными кусками колбасу. Он особенно не удивился, ибо частенько давал ключ своим друзьям, когда те имели желание уединиться в его лаборатории с любовницами. Но обычно такому событию предшествовала договоренность, ибо Данилыч несмотря на всю свою отзывчивую доброту полагал, что чем жестче регламент, тем больше уважения и меньше повода держать его за простофилю. В его голове тут же нарисовался вопрос: «кто бы это мог быть и почему за собой не убрали?» Однажды он нашел на столе чьи-то огромные семейные трусы не первой свежести, а на полу – несколько использованных презервативов. Неведомо, что больше потрясло Данилыча – хамство тех, кто навестил его жилье, или резинки, число которых указывало на то, что у Данилыча в среде его друзей и знакомых есть конкуренты в сфере сексуальной потенции. Он долго вычислял нахала, а когда вычислил, отказал от дома.

Бутылка водки, которую Данилыч механически составил на пол, и прочие остатки таинственного пиршества на миг вызвали в его памяти тот неприятный момент, когда он обнаружил трусы и резинки, а потому он наморщил низкий лоб и прищурил маленькие голубенькие глазки, постоянно влажные и по-младенчески доверчивые. Все это неприятно удивило его и даже насторожило. Полный недоумения и подозрения, он медленно опустился на скрипучий, покрытый вылинявшим одеялом диван. И тут его словно что-то подбросило вверх. Он вскочил и, не удержавшись на ногах, грохнулся на пол.

– Твою мать! – услышал он возмущенный возглас Стрелкова.

– Какого хрена?

Полковник Магомедов, вернувшись с места взрыва, устроился в своем кабинете, расположенном на последнем этаже трехэтажного здания областного Управления. В большие начальники Мамед Мамедович выбрался из самых низов, и только он один знал, чего ему это стоило. Не блеща ни умом, ни усердием, Магомедов умел так подлизать зад вышестоящему начальству, что оно, хоть и посмеиваясь над тупостью Магомедова, давало ему очередные звания и, соответственно, продвижение по службе. Сидя на различных совещаниях в администрации области, полковник обычно рисовал в блокноте большие женские сиськи, к которым был очень неравнодушен. Своим показным усердием, полковник создавал впечатление работящего и исполнительного человека. Доклады и отчеты за него готовил заместитель – подполковник Граблин, которого он тащил за собой с тех пор, как служил еще старшим участковым инспектором. Граблин был умным и проницательным человеком, но расстилаться перед начальством не умел, да и не хотел. Он понимал, что всем, чего он добился в жизни, обязан себе и Магомедову, но тем не менее относился к тому с большой долей иронии и даже пренебрежения.

Магомедов долго сидел перед огромным столом, заваленном бумагами, прежде чем нажал кнопку селектора.

– Маша, – властно произнес он в микрофон, – Граблина ко мне и чаю с лимоном.