Вальтер Шерф - Акулы

«Но где я тут буду спать, тетя Колетт?» – спросил я затем. Она сняла очки и двинулась вперед, ловко обходя окаменелости и прочую древность. Я последовал за ней в темный проход. «Осторожно: книги!» – проговорила она. Хлоп! – на голову мне свалилась целая стопка книг. Во рту я почувствовал вкус пыли. «Ничего, – успокоила она и отперла комнату, всю забитую ножами, пистолетами и клочьями шкур. – Вот тут, мой милый Гаспар!» В углу лежал матрац в зеленую полоску. «Если тебе будет холодно, можешь взять шкуры со стены». Сказав это, она оставила меня одного. Я попытался навести хоть какой-то порядок, но это было бесполезно. Мертвое и живое зверье взяло верх. «Куда ведет вторая дверь, тетя Колетт?» – спросил я как-то. «О, Гаспар, не спрашивай», – всхлипнула она. «Ах, да, – подумал я растроганно, – это, наверное, комната покойного мужа». Ночью я проснулся оттого, что мне на лицо упал паук. За дверью были слышны шаркающие шаги. Я постучал. Тишина. Только окно хлопало от резкого ветра. Я лег на другой бок, и мне стали мерещиться раковины, из которых выплывал бесконечный ряд попугаев, сотни зеленых, белых и красных попугаев. Они раскрывали клювы, чтобы кричать… Но тут я снова проснулся. Окно все еще хлопало. В то время мной руководила смелость. Я рванул дверь. Заперта. Я рванул еще раз. И тут дверь поддалась, выскочив вместе с коробкой. На голову мне посыпались известка пополам с соломой, я очутился в прихожей со стеклянными книжными шкафами. Здесь был больший порядок.

По коврам я прошел дальше и заглянул в открытую комнату. В кресле-качалке сидел мужчина и спал. Справа от него стояли длинные узкие аквариумы. Я подошел ближе. Изящные маленькие рыбки, посверкивая чешуей, резвились в зеленой воде. Неожиданно я понял, что это акулы».

– Мне стало не по себе, – продолжал Билл. – Надо же придумать такое: акулы в аквариуме! Но рыботорговец, уставившись в море, бормотал: «Совсем маленькие акулы, милые маленькие бестии». Я быстро вернулся к себе и уничтожил следы своего вторжения. «Тетушка Колетт, – сказал я за завтраком, – тетушка Колетт, не надо считать меня глупее, чем я есть. Твой муж вовсе не умер!» – «Тсс! Гаспар! Как ты можешь такое говорить?! – Очки упали ей на колени. – Гаспар, вдруг кто-нибудь услышит твои слова! Весь город считает его умершим. Ты, конечно, прав, малыш. Но, однако, знаешь, зачем мы тебя позвали? Ты должен написать его портрет. Но не будь так опрометчив, ты еще ведь ничего не понимаешь». Колетт выглядела совершенно растерянной. Я решил во что бы то ни стало выяснить, что означало это разведение акул. «Тетя Колетт, тетушка, я знаю больше, чем ты подозреваешь. Ну, пусть. Пусть твой муж мне позирует. Я вам нарисую столько портретов, сколько пожелаете». Она взяла меня за руку, и я пошел за ней по темным лестницам и коридорам, пока мы не переступили порог знакомой мне комнаты! Аквариумы были покрыты огромными географическими картами. «Южное море. Австралия. Полинезия», – прочел я. «Это Гаспар, – прошелестела моя тетя, – Морис, это художник из Парижа». Морис покачивался. Он носил очки с темными стеклами и красные бархатные шлепанцы. «Твой дядя Морис сказал, что ты можешь начинать. Он уже давно ждет тебя», – втолковывала мне тетя. Я ничего не слышал. А Морис плавно покачивался. «Твой дядя говорит, что ему хотелось бы иметь свой импозантный портрет, написанный маслом». «Портрет на века! – подтвердил я. – А тебе, тетя?» «Мне? О, Гаспар! – она вдруг словно стала маленькой девочкой и кокетливо спряталась за креслом. – Я всего лишь незначительная жена великого исследователя!»

Оба были невероятно тщеславны. Колетт раздумывала, как мне написать портрет дяди – в виде министра, фельдмаршала, императора или далай-ламы, и все время уверяла, что на свете нет более важного человека, чем Морис Дюкре.

– Неожиданно рыботорговец пристально взглянул мне в глаза и проговорил: «Парень, доложу я тебе, что действительно нет более важного человека в мире. Я сделал наброски. Потом натянул холст на подрамник и приступил к работе. Но однажды я пришел в необычное время, после полудня, когда старик Дюкре якобы дремал.

Я вошел в дверь за занавесом. Он не видел меня. У него был посетитель. Колетт стояла за креслом. Худощавый юноша с папкой для бумаг оперся на аквариумную стойку.

Старик раскачивался. Колетт пронзительно смеялась. Не ожиданно старик снял черные очки и уставился на паренька. И тот съежился. И закричал. Колетт же смеялась.

Старик и глазом не моргнул. Это в нем удивляет меня до сих пор. Человек становился все меньше. А крики все слабее и слабее. Вы понимаете, его голосовые связки тоже уменьшались. Когда он стал ростом не выше трех сантиметров, старик схватил его и сунул в серебряную коробку, которую опустил в карман халата».