Александр Абрамов - Всадники ниоткуда (с иллюстрациями)

Я спускался по лестнице позади человека в коричневом костюме, сидевшем на нём как военный мундир. Квадратные плечи, седые усы стрелочками и короткая стрижка ещё более подчёркивали в нём военную косточку. Прямой как линейка, он прошёл не глядя, мимо лысого француза-портье и вдруг, резко повернувшись, спросил:

— Этьен?

Мне показалось, что в чиновничьих холодных глазах портье мелькнул самый настоящий испуг.

— Что угодно, мсье? — с заученной готовностью спросил он.

Я задержал шаги.

— Узнал? — спросил, чуть-чуть улыбнувшись, усач.

— Узнал, мсье, — едва слышно повторил француз.

— То-то, — сказал усач. — Приятно, когда о тебе помнят.

И прошёл в ресторан. Я, намеренно громыхая по скрипучим ступенькам, Сошёл с лестницы и с невинным видом спросил у портье:

— Вы не знаете этого господина, который только что прошёл в ресторан?

— Нет, мсье, — ответил француз, скользнув по мне прежним равнодушным взором чиновника. — Турист из Западной Германии. Если хотите, могу справиться в регистрационной книге.

— Не надо, — сказал я и прошёл дальше, тут же забыв о случившемся.

— Юри! — окликнул меня знакомый голос.

Я обернулся. Навстречу мне подымался Дональд Мартин в нелепой замшевой куртке и пёстрой ковбойке с открытым воротом.

Он сидел один за длинным и пустым столом и тянул прямо из бутылки тёмно-коричневую бурду, а обняв меня, задышал мне в лицо винным перегаром. Но пьян он не был: все тот же большой, шумный и решительный Мартин, встреча с которым как бы приблизила меня к вместе пережитому в ледяной пустыне, к загадке все ещё не разоблачённых розовых «облаков» и тайной надежде, подогретой словами Зернова: «Мы с вами, как и Мартин, меченые. Они ещё нам покажут что-то новенькое. Боюсь, что покажут». Я лично не боялся. Я ждал.

Мы недолго обменивались воспоминаниями — стол уже начали накрывать к ужину. Подошли Зернов с Ириной; наш край сразу оживился и зашумел. Может быть, потому молодая дама с девочкой в очках села на противоположном краю, подальше от нас. Девочка положила рядом с прибором толстую книгу в радужном переплёте с замысловатым рисунком. Напротив устроился добродушного вида провинциальный кюре — парижские не живут в отелях. Он посмотрел на девочку и сказал:

— Такая крошка и уже в очках, ай-ай-ай!

— Очень много читает, — пожаловалась её мать.

— А что ты читаешь? — спросил кюре.

— Сказки, — сказала девочка.

— И какая же тебе больше всего понравилась?

— О гаммельнском крысолове.

— Как можно давать такую сказку ребёнку? — возмутился кюре. — А если у девочки развитое воображение? Если она увидит этот кошмар во сне?

— Пустяки, — равнодушно сказала дама, — прочтёт — забудет.

От кюре с девочкой отвлекла моё внимание Ирина.

— Поменяемся местами, — предложила она, — пусть этот тип смотрит мне в затылок.

Я оглянулся и увидел человека с усами-стрелочками, знакомство с которым, и, должно быть, не очень приятное знакомство, скрыл от меня портье. Усач как-то уж очень пристально смотрел на Ирину.

— Тебе везёт, — усмехнулся я. — Тоже старый знакомый?

— Такой же, как и лорд за конторкой. В первый раз вижу.

Тут к нам подсел журналист из Брюсселя — я видел его на пресс-конференции. Он уже неделю жил в отеле и со всеми раскланивался.

— Кто этот тип? — спросил я его, указывая на усача.

— Ланге, — поморщился бельгиец, — Герман Ланге из Западной Германии. Кажется, у него адвокатская контора в Дюссельдорфе. Малоприятная личность. А рядом, не за табльдотом, а за соседним столиком, обратите внимание на человека с дёргающимся лицом и руками. Европейская знаменитость, итальянец Каррези, модный кинорежиссёр и муж Виолетты Чекки. Её здесь нет, она сейчас заканчивает съёмки в Палермо. Говорят, он готовит для неё сенсационнейший боевик по собственному сценарию. Вариации на исторические темы: плащ и шпага. Кстати, его визави с чёрной повязкой на глазу тоже знаменитость, и в этом же духе: Гастон Монжюссо, первая шпага Франции…

Он ещё долго перечислял нам присутствующих в зале, называя по именам и сообщая подробности, о которых мы тотчас же забывали. Только принесённый официантами ужин заставил его умолкнуть. Впрочем, неизвестно почему, вдруг замолчали все. Странная тишина наступила в зале, слышалось только позвякивание ножей и посуды. Я взглянул на Ирину. Она ела тоже молча и как-то лениво, неохотно, полузакрыв глаза.

— Что с тобой? — спросил я.

— Спать хочется, — сказала она, подавляя зевок, — и голова болит. Я не буду ждать сладкого.