Кир Булычев - Монументы Марса (сборник)

– Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?

– В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?

– Значит, так… что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.

– Яйца?

– Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?

– Да, – ответила Нина совсем тихо. – Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.

– Это еще почему? В самом деле так проголодались?

– Нет, вы же знаете.

– Что я знаю?

– Знаете, – настаивала Нина. Потом помолчала и добавила: – Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?

– Нет, – признался я. – Зато есть филе палтуса.

– Не надо, хватит, – сказала Нина твердо. – Давайте отвлечемся. Я же все поняла.

– Что поняла?

– Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?

– Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден «Мосфильм». И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка.

– И вы все видите?

– Электричка, правда, далеко идет. Видна только цепочка огоньков, окон!

– Вот вы и врете!

– Нельзя так со старшими разговаривать, – отозвался я. – Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?

– Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.

– Что же она, невидимая, что ли?

– Нет, она видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.

– Почему? Я стою перед самым окном.

– А у вас в кухне свет горит?

– Конечно, а как же я в темноте в холодильник бы лазил. У меня в нем перегорела лампочка.

– Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.

– Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.

– Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?

– Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?

– Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?

– Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток… Я не об этом.

– И я не об этом… Постойте, а вы инвалид?

– К счастью, все у меня на месте.

– У вас бронь?

– Какая бронь?

– А почему вы тогда не на фронте?

Вот тут я в первый раз заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.

– На каком я должен быть фронте, Нина?

– На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?

– Не вру, – признался я. – И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?

– Так я в самом деле не шучу! – почти крикнула Нина. – И вы перестаньте. Мне было сначала интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.

– Честное слово, девочка, я говорю правду, – сказал я.

– Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.

И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:

– Вы почему не на фронте?

– На каком я могу быть фронте? Какой может быть фронт в семьдесят втором году?!

– Вы меня разыгрываете?

Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами – то, что было со мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. Когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла «буржуйка». И я сижу на диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это была керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице…

– Вы почему замолчали? – спросила Нина. – Вы лучше говорите.

– Нина, – сказал я, – какой сейчас год?

– Сорок второй, – ответила Нина.

И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра «Россия». И номер телефона у нее только из шести цифр. И затемнение…

– Ты не ошибаешься? – спросил я.

– Нет, – стояла на своем Нина.

Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?