Кир Булычев - Старый год

Разбойники бежали сзади, махали саблями и дубинками, один из них выпустил камень из пращи.

– А что, – спросил я неожиданно для самого себя, – огнестрельное оружие здесь не в ходу?

– Не в ходу, – ответил Кюхельбекер.

Он сидел пригнувшись, опасаясь, что его догонит сзади какой-то снаряд. Телега подпрыгивала на выбоинах, у парапета стояли рыболовы, которые оглядывались на мчащуюся телегу, будто сердились, что мы распугаем всю рыбу.

Сзади бежали разбойники, одетые разнообразно и неаккуратно, но бежали они как-то неуверенно, даже не очень спешили, будто пугнули нас и этого им было достаточно.

Между телегой и бандитами ехал третий велосипедист. Его велосипед делал зигзаги по набережной, и самого велосипедиста заваливало в сторону.

Он отставал все больше.

– Ему надо помочь, – сказал я. Вроде бы и нельзя по нашим правилам вмешиваться в дела чужих цивилизаций, тасманийцев например, но тут ведь речь не о чужой цивилизации, а о наших российских бомжах. Все они бомжи, люди без определенного места жительства. Впрочем, Кюхельбекеру это не втолкуешь.

– Помочь мы не поможем, – возразил Кюхельбекер, – тогда они нас догонят и убьют. Не знаю, насколько вы – жертвенная натура. Давай, ребятушки! – крикнул он, привставая на облучке и взмахивая воображаемым кнутом.

Велосипедистов и не надо было подгонять. Они крутили педали с отчаянием.

Егор мрачно молчал, а я, несмотря на драматизм ситуации, смотрел по сторонам. Справа тянулась пустошь, посреди нее длинный пруд, затем стены Новодевичьего монастыря. Деревьев не осталось...

Я обернулся.

Велосипедист уже сильно отстал. Он сошел с велосипеда, сам сошел, и сел на мостовую.

Бандиты догнали его и окружили. Я не знал, что они там с ним делали. Один из бандитов постарался взобраться на трофейный велосипед, но никак не мог с ним справиться.

Тут мы въехали на площадь Киевского вокзала и свернули с набережной. Площадь была пустынна и очень велика, куда больше, чем была у нас. Посреди нее стояли три черных стола. Егор говорил нам об одном.

Возле ближнего сохранился неубранный – а зачем убирать? – ряд дешевых стульев, некоторые валялись среди сажи.

– Вот здесь, – сказал Егор, – они людей жгут, паразиты.

– Не судите, да не судимы будете, – ответил Кюхельбекер. Он вглядывался вперед, а один из велосипедистов обернулся и сказал:

– Там кто-то лежит.

– Вижу.

Я тоже привстал. Велосипедисты ехали все медленнее. Человек в синем костюме лежал на верхней ступеньке вокзальной лестницы, вытянувшись, глядя в небо. Он был разрублен пополам, и верхняя и нижняя половины были раздвинуты так, что между ними можно было провести кулак.

Велосипедисты спрыгнули с велосипедов и остановились, поджидая Кюхельбекера.

– Я думаю, что вам лучше подождать здесь, – сказал министр.

– Неужели здесь безопасней? – спросил я.

– Здесь видно далеко, – сказал Кюхельбекер. – Будь моя воля, я бы остался на улице тоже.

Но мы уже спрыгнули с телеги и пошли к лестнице.

Один из велосипедистов толкнул дверь и, выставив перед собой пистолет-арбалет, шагнул внутрь. Второй остался снаружи, подстраховывая его.

Он придерживал дверь, и изнутри донесся голос первого велосипедиста:

– Идите!

Мы вошли в зал.

Он был пустым и гулким. Ни одной живой души. Только на каменном полу разбросаны вещи, словно люди расходились с карнавала и устало сбрасывали наряды. Кто-то потерял шляпу, другой бросил на пол парик, а третий умудрился оставить там ботинок.

Мы были очень маленькими – пять человек в зале.

– Это мне не нравится, – сообщил нам Кюхельбекер. Можно было и не сообщать.

Кончиком ножика скребло душу ощущение близкой опасности.

– Они здесь побывали, – сказал министр. – Побывали и потом убежали к себе.

Он убеждал себя, но никого больше не убедил.

– Эй, – громко сказал Кюхельбекер. – Здесь кто-нибудь есть?

Никто не откликнулся.

– Так я и думал, – сказал Кюхельбекер, обращаясь ко мне, – они совершают набеги, а потом убегают к себе за реку.

– Вместе с вашим... населением?

Кюхельбекер решительно направился вперед, велосипедисты шагали по бокам. Нас с Егором оставили сзади. Но стоять одним посреди зала не хотелось, и мы присоединились к группе.

Кюхельбекер остановился перед дверью, на которой висела табличка «Комната милиции».

Он постучал.

Никто не ответил, и Кюхельбекер осторожно открыл дверь.

Он остался на пороге. Мне тоже было видно, что творится внутри. Комната была устлана коврами. На стене висели картины, среди них мне бросилось в глаза полотно Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В дальнем углу стояло низкое кресло. А может быть, трон.