Кир Булычев - Вид на битву с высоты

Было ли мне страшно? Надеялся ли я на спасение? Вот врывается в Меховск дядя Миша на танке и наводит порядок...

Вряд ли и даже нежелательно. Ведь если так случится, то преступники спрячут концы в воду, затаятся, и вся операция провалится. Так что в случае, если грядущие события достаточно серьезны, то дядя Миша уже пожертвовал Аркадием и может пожертвовать мною. А почему нет? Я же ветеран. Погиб в Абхазии или Приднестровье. Кто меня хватится, детдомовца?

Страшно не было, но мною овладела вполне понятная грусть.

Я постарался представить себе, как у нас в лаборатории за рабочим столом усаживаются пить кофе Катрин с Тамарой. И рассуждают – как там наш Гарик. Не скучает ли по нас в командировке? Скучаю. Скучаю... но вызвать перед внутренним взором благополучные картинки я не смог. Вместо них все вставала страшная сцена в морге, когда Рита плакала над мертвым Аркадием. Хорошо бы они ее не тронули... а она бы не натворила бед.

Время тянулось, я улегся на прохладный пол. Потом встал и пошел щупать трубы – горячие были сухими, одна из труб была холодной и влажной, но не более того.

Мне очень хотелось подойти к двери, постучать в нее и объяснить тюремщикам, что я не объявлял сухой голодовки.

Сколько времени? Восемь утра. С ума сойти! Пора вставать.

Мне пришлось справить нужду в углу подвала, и почему-то мне было очень стыдно, что когда люди войдут, они это учуют и будут смеяться.

Потом я решил заснуть снова.

Ничего из сна не вышло. Слишком хотелось пить. Я лежал и считал. Досчитал до четырех тысяч восьмисот – может быть, сбился раз или два. Потом проснулся. Все же можно себя усыпить!

Было чуть меньше двенадцати.

В половине второго, когда я уже готов был откусить себе палец, чтобы выпить кровь, я услышал шаги. Дверь завизжала на ржавых петлях. В дверях стоял Жора с пистолетом. Он не хотел рисковать.

Я сидел на полу, привалившись спиной к стене, вдали от него.

– Живой еще? – спросил Жора. Он кинул мне от двери пластиковый баллон с пепси-колой. – Благодари Рустема Борисовича, – сказал он. – Это он приказал тебя напоить, а то, говорит, не доживешь до праздника.

Жора стоял и смотрел на меня. Я не делал попытки дотянуться до баллона, потому что был уверен, что Жора замыслил какую-то подлую каверзу.

Жоре надоело ждать, и он приказал:

– Бери, а то унесу!

Я просто смотрел на него и молчал. Такие животные, как Жора, не выдерживают упорного взгляда.

– Ну и сиди в своем дерьме! – закричал он со злостью и, выскочив за дверь, навалился на нее, закрывая, – видно, боялся, что я успею схватиться за ручку.

А у меня не было сил.

Так я и не узнал, какую каверзу готовил мне телохранитель.

Только когда дверь закрылась и Жора ушел, я протянул руку – пластиковая бутыль, такая прохладная, лежала на расстоянии вытянутой руки. Я медленно подкатил ее к себе. Я оттягивал момент счастья, может, потому, что не до конца верил в него, может, потому, что боялся – внутри окажется не пепси, а, допустим, моча. С них бы сталось.

Но бутыль была пластиковая, рифленая крышечка бутыли была закупорена фабрично. Потребовалось усилие, чтобы отвинтить ее. Вода зашипела и пошла через край, а я ловил языком пену и всасывал ее. Погоди, не пей, не кидайся, успеешь. Главное, что они не будут тебя убивать – не будут, потому что они не стали бы тебя поить перед смертью. Ах, какой милый и добрый человек – Рустем дал мне индульгенцию! Но такие, как он, лишены чувства жалости. Значит, у него есть цель. Может, и в самом деле он намерен вколоть мне какой-нибудь «трус-драгз» – состав, вызывающий неконтролируемую болтливость. Смогу ли я удержаться? А потом меня (к тому времени я уже отхлебнул три или четыре раза из бутыли) обрадовала мысль: а что я могу им сказать, даже если они найдут способ меня одолеть? Что в Москве подозревают неладное из-за исчезновения в некоторых городах ветеранов последних войн? Разумеется, и генерал, и Рустем об этом информированы. Или что Меховск избран как один из возможных будущих пунктов исчезновения людей? Вернее всего, они к этому готовы. Главное – мы не знаем, зачем это происходит и почему.

Я поставил себе предел – четверть банки. Она полуторалитровая, значит, на ладонь сверху. Потом я заставил себя закрутить крышечку и задумался – а прав ли я? Мой организм обезвожен и тем более нездоров, он нуждается во влаге. Ведь не будут они меня держать здесь неделю? Я выпью половину – этого пока достаточно. У меня останется чуть ли не литр. Что я и сделал.