Андрей Дашков - Зверь в океане

Мои прямые предки благоразумно отступили, признали свое поражение, вернулись к началу. Основным правилом стало: не вмешиваться. Вместо грубого воздействия – тонкое вплетение; вместо стремления изменить, исказить замысел естества – подспудное влияние, проникновение, растворение, приспособление…

Я пожинал плоды чужой выстраданной мудрости, но сам-то был полуживотным с душой дикаря, ограниченным, голодным, жаждущим чего-то невнятного и постепенно сходящим с ума от воспоминаний, передающихся по наследству как тяжкий груз (крест?), который предстоит нести сотням поколений в наказание за нелепую гордыню погибших.

Но ТА ли это Древняя Земля, о которой рассказывала мать? Может быть, их на самом деле несколько, и каждый счастливчик, увидевший сушу, привнес в легенду что-то свое, оттенок личной мечты о покое, изобилии, счастье?

Даже если я ошибался, какая разница? Я достиг пристанища. Сомневаюсь, что у кого-либо еще был такой выбор – выползти на берег предков или до конца своих дней скитаться в океане.

Земля была не такой уж большой – моя стая замкнула круг меньше чем за сутки. Оно и понятно. В противном случае найти этот клочок суши было бы гораздо легче.

Вначале мы держались в отдалении от берега. История с Плавучим Островом научила меня осторожности. Я стал благоразумным, вероятно, даже излишне благоразумным.

Основание горной гряды находилось на недостижимой глубине. За миллионы лет сгладился рельеф пологих склонов. На отмелях было полно моллюсков. Рыба также водилась в изобилии. Во всяком случае, мои косатки не испытывали недостатка в пище. Я чувствовал, что им нравится это место. Осмелев, они заплывали в залив и терлись животами о дно мелководья.

Раны Лимбо затянулись почти полностью. На вид это был прежний могучий и матерый самец. Он несколько раз спасал мою жалкую жизнь. Я в вечном, неоплатном долгу перед ним. Хорошо, что он не знает об этом… Не так давно мы обменялись душами, и я почувствовал: что-то необратимо изменилось в нем. Страшный опыт не проходит бесследно, и шрамы остаются не только на коже.

Порой мне кажется, что ему тоже снятся жуткие сны – о прошлом, о войнах, о демонах, о смерти, о Белом Кашалоте, – и я (грязное создание!) мог бы даже «подсмотреть» их, однако всякий раз отказывался от этой затеи, потому что начинал ощущать приближение НЕЧЕЛОВЕЧЕСКОГО. Его легчайшее прикосновение ужасало. Оно стремилось поглотить меня целиком, лишить разума, превратить во что-то непредставимое. Я не знал, благословение это или проклятие, но готовился к худшему. Да, я трусливо «прятался», втягивая обратно в свой мозг невидимые всепроникающие «щупальца», как только возникали эмоции, для которых еще не придуманы названия в моем языке.

И все равно мы стали еще ближе друг другу, если такое вообще возможно, и достигли полного взаимопонимания. Лимбо был сверхосторожен и подозрителен, как… двуногий. Он подолгу «изучал» подводные окрестности гряды, прежде чем приблизиться к ней. Опасности не было. Но я не торопился.

Я испытывал какую-то робкую надежду. На что? Я не мог осознать этого до конца. После всех потерь, безумной бойни в Новом Вавилоне, крушения иллюзий я нуждался в опоре, в чем-то, во что можно верить. Оказалось, мое сердце не истлело. Я еще мог испытывать радость. И что может поддержать лучше, чем незыблемая твердь? «Скоро, скоро ступлю я на Древнюю Землю!» – думал я и… оттягивал этот момент. Потом наконец решился и направил Лимбо к восточному берегу.

И радость моя была омрачена.

Первое, что открылось моему взгляду, когда Лимбо вынырнул, это песчаный пляж, а на нем – мертвые дельфины. Они выбросились на берег совсем недавно, и туши еще не начали разлагаться. Было время отлива; вода отступила, обнажив их почти полностью. Издали они казались серо-белыми холмами, испещренными пятнами и морщинами, а вблизи – чужеродными массами плоти, вопиющим уродством на фоне золотистого песка и зелени того непередаваемого оттенка, который я не видел никогда и нигде под водой. Эта струящаяся легкая зелень торжествующе парила в голубом небе, купалась в лучах солнца, соперничала в легкости с облаками. Глядя на нее, я забывал о смерти.

Но смерть была тут, внизу, передо мной – нелепая, необъяснимая, противоестественная смерть целой стаи дельфинов…

Я поймал себя на том, что ищу взглядом фигуру двуногого. В моем сознании демоны были неотделимы от самой идеи уничтожения. У меня не было сомнений, что это работа пастуха. Он заставил дельфинов совершить самоубийство, но зачем? Если он сошел с ума, то покончил ли он и с собой тоже?