Джон Койн: Позвоните мне !

Мне приходилось очень нелегко. Вопросы сыпались в письмах, в телеграммах, по телефону. В любой час дня и ночи ко мне могли прийти, и я спрашивал через замочную скважину: «Кто вы, чего хотите?»

— Меня зовут Майкл, я — друг Шерри. Она посоветовала обратиться к вам. Сказала, что вы поможете.

Я отпирал замок и открывал дверь. Меня уже не раз грабили таким образом, но что оставалось делать? Я хотел помочь.

В комнате одну стену целиком занимала картотека. Письма в стальных и картонных импровизированных ящиках я систематизировал по фамилии и адресу: ВИНИК Ричард Л., Шестнадцатая улица. Плюс перекресная тематическая ссылка: одиночество, деньги, путешествия, зверушки — 2249 подобных категорий.

Сперва я печатал ответы, сидя за своим фанерным столом, на старенькой «Оливетти леттера 32». На это уходило всё утро. Потом, когда начали обращаться по телефону и приходить домой, даже больше.

Почта стала накапливаться, мой ящик «Для входящих» превратился в мусорный бак. Невлезающие письма и открытки грудами пылились в бумажных мешках. Я нанял на неполный рабочий день секретаршу. Она закончила курсы стенографии и печатала со скоростью 65 слов в минуту.

Ответы теперь я диктовал. Она сидела за моим столом, миниатюрная девушка из Роквилла, что в штате Мэриленд. Неизменный свитер, подарок дружка, и завтрак в коричневом пакете. Голос у неё был едва слышный, словно шелест пролетающей птички. Я мерил шагами комнату, а она сидела, вся внимание, изготовив карандаш и блокнот.

Её звали Гейл. Записи она брала домой, печатала там и приносила письма на следующее утро. Я перечитывал их и каждое подписывал, пока Гейл готовила кофе. В удачные дни мы делали до 25 писем, больших, по три-четыре страницы. Диктуя, я не мог удержаться. Я мыслил целыми параграфами.

С телефонными звонками я управлялся сам. У меня было три номера и специальная система, чтобы абонент ждал на линии. Включалась запись моего голоса:

«Здравствуйте, сейчас я занят, но после гудка назовите, пожалуйста, своё имя, номер телефона и интересующий вопрос».

Я удлинил шнуры, чтобы, разговаривая, передвигаться по комнате. Это было необходимо. Часто встречались вопросы справочного характера, и мне приходилось заглядывать в книги: «Столица Чада?», «Где находится могила Генри Джеймса?», «Кто победил в бою между Демпси и Танни в 1925 году?».

Моя квартира ломилась от справочников, указателей, статистических сборников, энциклопедий, отчётов. Платяной шкаф был набит документами Главного почтового управления. Одежду я держал в ванной; рубашки и костюмы висели на перекладине для шторки.

Звонил телефон. Он звонил всю ночь и вырывал меня из кошмаров. Мне снилось, что я играю в теннис, а вдоль сетки и разметочных линий толпятся люди; они зовут меня, машут руками, привлекают внимание. Я слышал их крики. Телефон надрывался, будто выкипающий чайник.

— Алле? — доносится приглушённо, издалека.

— Смелей, не волнуйтесь, теперь всё в порядке.

Мой голос, мне говорили, действует, как горячее какао. Он сразу согревает звонящего, успокаивает мятущуюся душу.

— Подруга посоветовала обратиться к вам. Она сказала, что вы поможете. Извините, что я звоню так поздно.

Так начинало большинство. Одинокие, потерянные люди в телефонах-автоматах, набирающие номер в угрюмой ночи. Они брели сквозь туманную мглу к белеющим будкам, словно к убежищу, к святыне. Мою фамилию и номер телефона разносили тысячи благодарных, писали на стенах. Я сам видел их на стенах вокзальных писсуаров. Гейл прошептала, что впервые на моё имя она наткнулась в женской раздевалке школьного спортзала.

Всю ночь, пока Вашингтон не отключался устало, телефон ревел как сигнал тревоги. Затем вновь, спозаранку, ещё до шести, женщина в слезах кричала: «Чёрт побери, мне нужен развод! Я с ума сойду с этим человеком! Только развод!»

Я делал всё, что мог. Я успокаивал и утешал страдающих, старался вдохнуть в них надежду. Я поддерживал их, информировал и наставлял. Я поучал и проповедовал. Я придавал смелости и сил.

А затем поток меня захлестнул и оставил позади. Я не мог угнаться и безнадёжно погряз. Стали поступать иные вопросы, вопросы узконаучного характера. Они требовали глубоких знаний и специальной подготовки. Я не разбираюсь в нейтролептиках, не силён в утилитаризме. Я смутно представляю себе философско-этические проблемы, не чувствую антропологической перспективы.

Началось всё очень просто. Девушка в метро. Мы сидели рядом, и она спросила: