Сергей Герасимов - Дом на окраине

Она заговорила связными стихами, сбиваясь с верлибра на окаменело-классический ямб (пятистопный) и снова возвращалась к верлибру. Стихи были лиричны и непристойны.

Графоманка выпучила глаза и держала руки на весу, чтобы сразу захлопать, как только Старуха остановится. Но Старуха не останавливалась. Она уже излила на слушателей целую поэму; поэма плавно перерастала в роман в стихах. Графоманка устала, опустила руки и смотрела в спинку кресла, все более разочаровываясь в Пушкине. Ее графоманский мир рушился.

– А Старуха-то наша сошла с ума, – тихо сказал кто-то за спиной, – в ее возрасте и сочинять такие стихи!

– Много вы понимаете! – ответила графоманка. – Наша Старуха – это новый Пушкин; и даже более того ваш Пушкин – это старая наша Старуха!

Голос за спиной спорить не стал.

В это время мальчик сидел на ступеньке и читал Верлена.

Весточка прижалась к его ногам и тихо скулила, почти онемев от страха. Весточка чуяла крыс. А крысы чуяли Весточку.

Фонарь стоял рядом и все двенадцать живых шнуров медленно ползли к нему, подбираясь с разных сторон. Сегодня фонарь светил тускло, потому что батарея была старой. Крысы гуляли по периметру и изучали обстановку.

Два живых шнура упали с полки на плечи мальчику. Еще один оказался у него на коленях. Мальчик не боялся акации потому что привык к ней и знал, что она может медленно ползать. Чему только ни научишься, если хочешь выжить.

Одна из ветвей начала обвиваться вокруг его туловища, другая схватила за ноги. Мальчик пошевелился и понял, что не может вырваться: при каждом движении колючки впивались в тело. За долгие часы сидения в подвале он привык разговаривать с акацией как с человеком.

– Не дави меня так сильно, – сказал он, – ты больно колешься.

Одна из крыс свалилась с полки прямо на Весту и вцепилась в красный бантик. Веста заверещала и бросилась в темноту.

Мальчик попробовал броситься за ней, но упал, опутанный акацией.

– Пусти меня, – сказал мальчик, – я должен помочь, иначе они ее съедят.

Веста верещала на самых высоких нотах. Она взвизгнула со смертельным отчаянием и захрипела. Послышался тихий писк многих голосков и тихий довольный топот сотен лапок. Крысы торжествовали.

Акация держала его всеми стеблями; она даже уползла от фонаря.

– Спасибо, – сказал мальчик, – теперь можешь отпустить. Я уже не пойду туда, обещаю.

Хватка акации стала ослабевать. Мальчик отодвинул от себя стебли и положил их поближе к фонарю. Потом он встал и пошел к наружной двери, оставив фонарь акации. Немного хотелось плакать, совсем немного. Он не так уж сильно любил Весточку.

Хотелось плакать от того, что чуть не погиб сам. Крысы шелестели у ног, но не трогали. Здесь у них не было перевеса в живой силе. Основная живая сила доедала Весточку.

Он услышал, как остановился автомобиль. Старушечьи шаги поспешили к подвалу. Дверь открылась и он упал в объятия, такие же крепкие, как и объятия акации. Старуха целовала его мокрыми губами.

– Они сьели Весту, – сказал мальчик.

– Кто? – удивилась Старуха.

– Крысы.

Старуха еще не вполне оправилась от поэтического и любовного бреда. Она провела мальчика в комнату и налила два бокала.

– За мой успех!

И выпила. Мальчик стоял с опущенной головой. Старуха налила еще бокал.

– За нашу любовь!.. Ты не будешь пить?

– Крысы, – сказал мальчик.

– Какие крысы?

– Из подвала. Они сьели Весту.

Старуха выронила бокал.

– Господи, они же могли сьесть и тебя!

Она обмерла, представив, что могла бы снова остаться одна в этом доме.

– Могли. Но меня спасла акация.

– Не говори глупостей.

– Она схватила меня и держала, пока они ели Весту. Если бы я побежал на помощь, они сьели бы и меня.

Он положил томик Верлена у зеркала.

– Ну и Бог с ней, – сказала Старуха, все равно она была старой, скоро бы сама умерла. Пойдем в спальню.

В спальне они повторили утреннюю процедуру с некоторыми приятными вариациями. Старуха легла на спину и смотрела в темный потолок.

– Я тебя люблю, – сказала она, – ты знаешь, что я тебя люблю?

– Я тоже, – ответил мальчик.

– Нет, – сказала Старуха, – ты не знаешь, что это. Ты не знаешь, как я тебя люблю. Как любит жизнь приговоренный к смерти. Как любят свободу сто тысяч джинов, запертых в одной бутылке. Как любят свет сто тысяч ослепленных. Ты не знаешь, что это такое.

– Она меня тоже любит, – сказал мальчик.

– Кто?

– Акация. Она меня тоже любит, иначе бы она меня не спасала.