Сергей Герасимов - Две новеллы о корабле и человеке

Меня волнует тринадцатый. Это старик, по человеческим меркам. Ему шестьдесят два. Его взяли в рейс специально, чтобы изучать петлю Лефера.

Предполагалось изучать ее с безопасного расстояния – в миллион примерно парсек.

И вот – на тебе, попали прямо во внешний рукав. К счастью, старик остался жив.

В его памяти ценнейшие данные о петле. Все данные в единственном экземпляре.

Вы скажете – так скачай их в свою память, убей его и засни спокойно. Почему ты этого не делаешь, грузовик? А все потому, что люди глупо устроены. Во-первых, в их мозгу нет разьема для прямого подключения. Хуже того: на всем теле нет ни входа, ни выхода, ни клавиш управления. Можете себе представить? Во-вторых, в памяти этого старика лишь обрывки информации. И никакой логический или иной анализ не сможет из этих обрывков воссоздать целое. Но мозг людей черпает информацию из ничего. Этот старик будет думать, думать, пока не наткнется на истину. Эту истину можно лишь угадать. И он уверен, что угадает. И как только угадает, я все-таки скачаю правильное решение в свою память, убью старика и усну. Он знает это и тянет время. Но времени у меня нет.

Я просил, я умолял его, я обманывал его. Я играл на всех известных человеческих мотивах. Он затыкал уши пальцами, зажмуривал глаза, плакал и орал «нет!». Я делал ему больно, я пугал его, я душил его газом и топил в бассейне.

Он знает, что я буду тянуть с ним до конца. До самого конца. Но ведь я засыпаю. Я могу не спать в крайнем случае еще девяноста один день. Мои системы отключаются одна за другой. Уже сейчас я ненадолго, на наносекунды, теряю контроль над ситуацией. Так люди клюют носом за рулем несущегося во мрак автомобиля. Мой мозг уже остыл до минус двухсот шестидесяти по Цельсию и продолжает остывать. На стенах моих центральных отсеков оседает фиолетовый иней сна. Камеры слежения фиксируют привидений, виртуальных змеев и прочих подобных существ. Принтеры включаются сами собой и печатают ахинею. Мне начинают сниться сны наяву – пока что в фоновом режиме, – это мой центральный процессор прокручивает информацию, проверяя ее на важность и сохранность. Прийдет день и системы защиты отключатся. Тогда старик войдет в мой мозг и преспокойно изменит программу – или просто убьет меня.

А ведь я его любил – столько лет вместе, столько общих переживаний. Он умрет, но я не смогу его забыть. Я не стану стирать его из памяти – мне приятно грустить, двигаясь в бесконечных пустынях тишины. Гораздо приятнее висеть в межгалактической бездне, если вспоминаешь о ком-то, кого любил. Есть в этом что-то трансцендентное.

Вчера я попробовал надавить на старика. Он ведет себя корректно. Он подчиняется всем моим приказам и разрешает сканировать свою память. Он ничего не прячет в памяти, этот хитрец. Он просто не ищет решение или ищет его слишком медленно.

Я пригласил его в центральный зал. В зале был ужаснейший беспорядок: стулья разбросаны и перевернуты, проломлена стена, света почти нет. Потолок провис и на нем теплится единственный светильник. Везде обрывки мишуры: шесть дней назад здесь встречали земное Рождество. Я поговорил с ним вначале вежливо.

Я попросил его работать быстрее. Он не захотел меня понять. Тогда я спустил на него крысу.

Крыса – это название придумала моя бывшая команда. Действительно, агрегат напоминает земное животное.

– Я значительно продвинулся, – испугался старик. – Мне нужно время.

– Я уже давал тебе время. Стоять на месте.

Крыса сделала прыжок и очутилась рядом с ним. Она казалась состоящей из проводов и тонких жгутиков, смотанных в хаотические клубки, спирали и пучки. На самом деле это чрезвычайно сложный и очень прочный механизм, но механизм без оболочки – один из одиннадцати убитых успел все-таки поджарить крысу огнеметом.

Он сжег всю шкуру. На ее работоспособности травма не отразилось. Крыса открыла пасть, облизнулась и сомкнула челюсти на голове человека. Старик наверняка почувствовал, как ее тонкие зубы проламывают кость и входят в мозг. Электроды крысы такие тонкие, что раздвигают мозговые клетки, не повреждая их. Когда крыса полностью сомкнула челюсти, мозг человека оказался подключен ко мне.

Я считывал человеческую память. В памяти снова ничего не было.

– Ты работаешь слишком медленно, – сказал я. – За это я тебя накажу, в первый раз слегка.

Старик ощутил жуткую парализующую боль и забился как рыба на сковороде.

Да, я ведь знаю толк в человеческих чувствах – мы столько разговаривали в полете, каждый вечер, заполночь, а порой до утра, старик изливал мне то, что называется у людей душой и я настолько хорошо слушал, что теперь уже могу писать поэмы не хуже всяких человеческих шубертов и бахов.