Сергей Герасимов - Единоборец

В зале включили музыку, какая-то бравурная песня обрушивается на меня из огромных колонок под потолком. Звуки отражаются от стен, накладываются друг на друга, интерферируют в жуткую какофонию, в песне не разобрать ни слова. Манеж здесь большой и крайние динамики висят метрах в сорока друг от друга. Слева от меня – яма с песком, кажется, для тройного прыжка, там же высокие стойки для прыжка с шестом. Множество матов. Вдалеке за сетками угадывается батут. Передвижную арену установили в центре зала. Как всегда, освещение слишком яркое и плохо направленное. Стоит поднять глаза, как натыкаешься на слепое пятно прожектора. Но все это чепуха. Работа как работа. Прямо над ареной, на высоте метров десять, левитируют несколько автоматических видеокамер. Такие появились только в последние годы и до сих пор стоят очень дорого. Они имеют встроенный антигравитационный генератор и квазиинтеллектуальную систему, позволяющую им снимать самостоятельно, безо всякого участия оператора. Это довольно удобно, хотя антигравитация это вещь ужасно ненадежная, при нашем уровне технического развития. Иногда камеры просто падают.

С другой стороны появляется мой партнер. Внешне он неотличим от меня. Он похож на меня больше, чем был бы похож мой настоящий брат близнец. Мой партнер одет так же, как и я, и так же подстрижен. Когда начнется бой, зрители не будут знать, кто из нас кто. Да это и не важно, потому что он это я, а я это он. В этом суть настоящего единоборства. Настоящее единоборство – это не борьба с противником, а борьба с самим собой. Я и мой противник едины.

Конечно, между нами есть отличия. Импульсы от моего мозга гораздо раньше достигнут моих мышц, чем мышц моего партнера. Поэтому его движения будут отставать от моих почти на полторы сотых секунды. Это очень много для настоящего боя. Чтобы скомпенсировать этот недостаток, его мышцы сделаны гораздо более сильными, чем мои. Его собственные реакции настроены гораздо точнее.

Звучит гонг, и мы становимся спинами друг к другу. Судья подсоединяет тонкий гибкий шнур к разъему в моем позвоночнике, на пояснице. Слава Богу, выключили музыку, а то так можно и оглохнуть. Прямо передо мною, в среднем ярусе окон, выбито стекло. Туда влетают два воробья. Ветер заносит снежинки, белые искорки серого дня, которые сразу же исчезают.

Контакт подключен и с этого момента мы с партнером – единое целое. Его тело управляется моим мозгом. Мои волевые импульсы через контакт в позвоночнике и через соединительный шнур заставляют двигаться его мышцы. Максимальная длина шнура – около восьми метров, он вытягивается и сокращается в едином ритме с нашими движениями.

Я делаю первые шаги по упругому пластику арены. В первые секунды после подключения наши тела двигаются неловко, мозгу нужно время, чтобы настроиться. Я люблю это ощущение, ощущение начала боя. На самом деле оно чисто психологическое: ощущение некоторой свободы, возможности, неясной и в то же время совершенно ощутимой перспективы. Это трудно объяснить, это как в детстве, перед тем как разбежаться и прыгнуть в реку. Скорее всего, это идет из детства, тянется оттуда как шлейф, как огромный хвост маленькой кометы: когда я впервые вышел на арену, меня было всего шесть лет. И тогда я чувствовал то же самое, что и сейчас. Один в один. Меня всегда интересовало, что чувствует партнер перед боем, и похожи ли его чувства на мои. Единственное, что я знаю – он боится боли и смерти не меньше, чем обычный человек. У него нет нормального мозга, есть лишь система, позволяющая имитировать несложные человеческие движения и слова. На самом деле его тело – всего лишь машина. До тех пор, пока в нее не войдет моя воля. Черт! Я чуть было не пропустил удар.

Я уворачиваюсь и начинаю кружиться вокруг партнера. Наши с ним тела чудесно приспособлены к бою, наши суставы гнутся в любую сторону, наши кости могут быть гибкими, как резина или прочными, как сталь. Наши движения фантастичны и совершенно непохожи на позы и удары древних боевых систем, которые создавались для простого, не усовершенствованного человеческого тела. То был каменный век боевых искусств, век, в котором еще не существовало даже идеи настоящего единоборства. Я выбрасываю когти и оставляю четыре рваных полосы на коже партнера. Просто царапина, я зацепил его совсем не глубоко. Несколько человек радостно заорали на верхнем ярусе. Почему людям всегда нравится боль и смерть?

Я ощущаю его боль, как свою собственную, ведь болевые импульсы направляются в мой мозг. В левое полушарие. Там есть довольно большая зона, полностью занятая партнером. Конечно, я могу мгновенно отключить болевую чувствительность, но предпочитаю этого не делать. Боль подстегивает, не дает расслабиться, концентрирует внимание, если она не слишком сильна. Но ведь боль во время боя никогда не бывает сильной, ее гасит азарт схватки. Многие думают, что мозг единоборца отличается от обыкновенного мозга только тем, что оба полушария работают независимо. На самом деле все гораздо сложнее. Если бы дело обстояло так просто, то моя правая рука не знала бы, что делает левая. Мой левый глаз не знал бы, что видит правый глаз. Но ничего похожего не происходит. В моем мозгу на самом деле умещаются две личности, но это разделение очень сложное, на уровне отдельных нервов, клеточных ассоциаций, отдельных синапсов и временно возникающих нервных цепей.