Сергей Герасимов - Искушение

– Завещание составлено на ее имя. Но дом уже не мой – слишком много долгов. Эльза ничего не получит. У меня в сейфе хранятся деньги. Я не могу ваять их с собой. Возьмите вы.

– Вы мне доверяете? – спросил Юлиан Мюри.

– Мне некому больше доверять. Я позволяю вам оставить половину денег себе, – или… Или, если вы любите Эльзу, то желаю счастья. Я хочу, чтобы она была счастлива.

– Я не люблю вашу жену, – сказал Юлиан Мюри, – а деньги могу забрать полностью. Вы об этом подумали?

– Я считаю, что вы не способны на подобную подлость.

– Я способен на любую подлость, – сказал Юлиан Мюри, – и я не обещаю, что передам половину суммы Эльзе. Может быть, и передам. Мне большие деньги ни к чему.

– Ни к чему?

– Ни к чему. Этому меня научил один мальчик, которого застрелили на следующий же день. Деньги ни к чему, вещи тоже ни к чему. Живи как живется и пока живется. А потом умирай. Видите, я очень испорченный человек.

– Я всегда это знал, – сказал Яков.

– И в доказательство своей испорченности, – продолжал Юлиан Мюри, – я напоминаю, что вы должны написать записку, где просите никого не винить в вашей смерти. У меня с собой блокнот и авторучка.

Он вырвал листок.

Яков сел за стол и попытался взять ручку. Его пальца почти не гнулись. Он слегка улыбнулся: – Я не могу. Рука.

– Но подписать вы сможете? – спросил Юлиан Мюри.

– Да.

– Тогда подпишите чистую страницу. Сейчас некогда, но позже я впишу несколько строк.

– Но?..

– У вас есть выбор?

– Хорошо, я согласен.

Яков подписал. Его пальцы двигались с трудом.

– А теперь еще, – сказал Юлиан Мюри, – мы запишем это на камеру, чтобы никто не сомневался.

Яков попробовал запротестовать.

– Не теряйте времени на споры, – сказал Юлиан Мюри, – подводить итог своей жизни нужно полностью. А если вы останетесь жить, эта пленка просто исчезнет.

Он включил камеру и поставил на стол. Сейчас он сам начинал нервничать, не понимая причины. Ведь все проходило замечательно. Неловким движением он толкнул стол, и камера упала на бок. Изображение получится лежащим на боку; не страшно.

Яков сел в кресло, Юлиан Мюри стал рядом.

– Я хочу, – сказал Яков, – чтобы в моей смерти, если она последует, не обвиняли никого из моих знакомых – жену, родственников, знакомых (он повторился) и этого человека тоже. Он всегда был моим другом…

Юлиан Мюри отошел и выключил камеру.

– Сейчас я уеду, – сказал Яков, – я поеду в сторону леса. Вы можете взять вторую машину, она ваша. Поезжайте в противоположную сторону и не возвращайтесь, лучше не возвращайтесь.

– А как же деньги? – спросил Юлиан Мюри.

Яков открыл стенной сейф и вынул несколько пачек банкнот: – Вот, это не так уж мало.

Он снял со стены вторую винтовку.

– Вы умеете стрелять? – спросил Юлиан Мюри.

– Да, когда-то я увлекался охотой.

– Вы будете стрелять в людей?

– Возможно.

– Но ведь Бог запрещает убийство.

– Это самозащита,

– А Бог что-нибудь говорил о самозащите?

– Вы правы, – сказал Яков, – я не стану брать оружие. Все равно бесполезно.

Когда Яков вышел, Юлиан Мюри сел за стол и записал на листке с подписью: <<���Все мое состояние, все движимое и недвижимое имущество завещаю своему лучшему другу Юлиану Р. Мюри, который был моей единственной поддержкой и опорой в последние тяжелые месяцы моей жизни. Я, Яков Йеркс, решаю добровольно уйти из жизни по причинам, которые должны остаться неизвестными. В моей смерти прошу никого не винить. Сожалею, что из-за повреждения руки не смог писать сам>>.

Юлиан Мюри запечатал конверт, предварительно поставив дату. Любая экспертиза подтвердит подлинность подписи. Вместе с видеозаписью это будет доказательством. Он взял с собой конверт, деньги, видеокассету и вышел к гаражу. Яков вышел совсем недавно. Если он поехал в сторону гор, то догнать его будет нетрудно.

Светлую машину Йеркса Юлиан Мюри увидел, не доезжая до сгоревшей фабрики. Должно быть, Йеркс решил в последний раз остановиться на этом место. Глупая сентиментальность. Интересно, все ли становятся сентиментальными, чувствуя близость смерти? Светлая машина постояла с минуту и двинулась дальше. Она шла на большой скорости, но неровно. Юлиан Мюри рассчитывал именно на это: человек, который владеет только левой рукой и ведет на большой скорости машину по дороге, покрытой слякотью полустаявшего снега, – этот человек обречен; особенно, если дорога начнет вилять, поднимаясь к горам.

Постепенно строения исчезли. Невдалеке от дороги возник сосновый бор, который быстро приблизился и закрыл полнеба. Слева был довольно крутой откос с мелкими сосенками внизу. Мохнатые сосны были совершенно черного цвета, да и весь пейзаж вдруг стал черно-белым. Юлиан Мюри почувствовал себя персонажем старого черно-белого кинофильма. Начали срываться снежинки и плоскость сразу превратилась в пространство – пространство, полное движущихся точек, и все они движутся к своей смерти. И не имеет значения, что одна из этих точек обладает разумом. Она не лучше других. А что, если бы каждая снежинка обладала разумом и хотела жить так же, как хочет жить любой обреченный или необреченный человек? А что, если каждая снежинка имеет разум? Что, если она рождается в громадной светлой высоте и летит вниз, понимая, что летит к смерти, но для нее это жизнь, для нее это единственный способ жизни? И вот она уже видит темную теплую землю и понимает, что пришла пора умереть. Но разве все мы живем иначе? Разве каждая минута жизни не приближает нас к смерти? И разве трудно увидеть это превращение в ничто впереди себя – превращение в ничто – из единственного во Вселенной, неповторимо сложного кристалла в обычную слякоть? Бог есть любовь? – трудно поверить, если он создает только для того, чтобы убить. Не только человека, но и каждую снежинку. Это не любовь, а похоть, плоды которой приходится потом топить в пруду. Или снежинка не погибает, раздавленная колесом? Может быть, она лишь превращается, не теряя своей уникальной сущности? Может ли уничтожение быть актом любви? Что, если мы тоже не погибаем, пересекая грань, – и тогда действительно попадаем в царство любви?