Сергей Герасимов - Логика прыжка через смерть

Послышался жалобный треск умирающего металла; патрон со сверлом отломился, изнутри зверя выползла желто-синяя раскаленная стружка, потекло масло. Зверь издал крик, похожий на крик слона, и дернулся в сторону пролома. Выскочив из вагона, он сделал два с половиной круга по грунту, как колесо, теряющее скорость, и повалился на бок. Зубчатые клешни медленно открывались и закрывались. Горело масло.

Коре вышел из вагона. Невдалеке лежало тело женщины. Было видно, что женщине уже ничем не поможешь. Три зверя убегали в сторону засыпанного оврага, четвертый медленно ворочался в лужице горящего масла. Коре посмотрел на сверло с куском металла, которое он держал в руке. Для того, чтобы сломать металл, ему деже не пришлось сильно напрягаться. Кожа ладони не была счесана.

Он бросил сверло на землю и слегка ударил кулаком в стенку вагона. Стена ответила гулким звуком. Он ударил чуть сильнее – стенка прогнулась. Он ударил изо всех сил, так, чтобы счесать косточки – и кулак пробил металлическую стенку как снаряд. Вот как. Значит, ничто материальное не может повредить моему нематериальному телу, – подумал он. – А если так?

Он развел руки перед грудью и ударил кулаком по кулаку. Раздался щелчок, похожий на звук от столкновения двух булыжников. Кожа на косточках осталась цела. Никакой боли. Впрочем, именно этого и следовало ожидать.

Для последней проверки он вырвал из мертвого зверя стальную трубку сантиметра три в диаметре и сжал трубку в кулаке. Вначала трубка не поддавалась, но, как только пальцы побелели от напряжения, она сплющилась как пластилиновая.

Он оторвал кусок трубки, смял его в кулаке и положил в карман, на пямять о звере. Былинные дурачки тоже вырезали языки из змеевых голов. Он шел в сторону близкой Ыковки и его ветровка была разорвана на груди косой полосой – так, будто по ней прошлись пилой или тупым лезвием.

…А бабка Березуха стояла на остановке и ждала прибытия трамвая. На поводке она держала собачку, маленькую, беспородную, светлого окраса.

Собачка сидела печальная, с выражением покорности судьбе. Кончики ее ушей отвисали в стороны. Трамвай всегда приходил точно, в час сорок пять. И точно к часу сорока пяти бабка Березуха копила лучшие ругательства, придуманные за ночь и точно в час сорок пять она их изливала. Изливала на водителя трамвая, на женщину с большими губами и коровьим взглядом. Все же они были знакомы и немало проездили вместе – как же можно обойти вниманием старую знакомую? Но в час сорок пять трамвай не приехал. Не приехал он и в час сорок семь. Бабка Березуха ругнула разок пустой горький воздух и почувствовала такую тоску, что впору вешаться. Ругнула воздух еще раз и повеселела. Правда, воздух не отвечал, но в жизнерадостной бабке Березухе было столько энергии, что ответа и не требовалась. И она пошла прочь от остановки, самоуслаждая себя очередной матерной арией. На повороте к площади Центральной она увидела человека в разорванной на груди куртке, перепрыгнувшего через стену. Бабка Березуха взвилась, вспомнив свои лучше ругательства. Начав фразу с бессмысленного набора слов, для разгону, она закончила ее, высказав намерение сплясать на могиле встречного.

Коре остановился и дослушал конец фразы.

Почему бы и нет? – подумал он. – Такая тварь вполне заслуживает смерти.

Стоит проверить это предположение не только на речных раках. Раки раками, а окончательные эксперименты всегда ставятся на людях. Нужно лишь точно свормулировать пожелание.

– Если бы я был этой собачкой, – сказал он, произнося слова четко и внятно, – я бы не задумываясь перегрыз тебе горло.

И бабка Березуха осеклась, вдуг почувствовав незнакомую силу в этих словах.

Она взглянула на собачку и собачка взглянула на нее. Взгляд собачки стал беспутным, не задумчивым, плоским. Собачка тявкнула и стала гоняться за своим хвостом.

Спичечник Еня знал что такое счастье. И не то чтобы он был особенно счастливым человеком, наевшимся счастья всласть и теперь размышляющим о причинах счастья, о его последствиях и сокровенной сути, не был он и философом, охочим до пустых размышлений. Просто сегодня с утра его осенила идея и в свете той идеи спичечник Еня просто и совсем буднично понял, что он счастлив.

Создав за годы своей сознательной жизни четыре тысячи восемьсот сорок девять произведений спичечного искусства (изб, домов, церквей, соборов, замков, дворцов, сараев и заборов – все из спичек), Еня вдруг понял, что создал абсолютно все, и пути к новым творческим достижениям просто нет, просто нечего больше достигать. Это размышление вначале повергло его в глубокую печаль.