Александр Громов: Запретный мир

Старик несколько раз глубоко вдохнул. После мучительного подъема по осыпи ноги казались чужими и противно дрожали. Муть перед глазами исчезала пугающе медленно.

– Пойдем…

Вскоре вышли на тропинку. Она петляла меж узловатых, скрученных ветром сосен и полого поднималась вверх, спиралью обходя гору. Чем дальше, тем больше попадалось пеньков, топырящих потемневшую щепу. Пахло гарью из остывших ям, где недавно жгли дерево на уголь. Зеленый малахитовый порошок в плетеных коробах, укрытых под навесами от непогоды, ждал своей очереди обернуться твердой медью, годной для всяких поделок. Две новые плавильни смотрели поддувалами на восход солнца – судя по приметам, вот-вот должен был задуть восточный ветер. Отдельной кучей валялись закопченные обломки гранита, треснувшие в огне и непригодные для дела, – из отслуживших свое печей, безжалостно разломанных после первой и единственной плавки. Еще больше печей находилось на полуночном склоне Двуглавой: северные ветры злы, но позволяют получать лучшую медь. Лес там был сведен вовсе.

– Деда! – подал голос мальчик. – Давай я сбегаю. Я бы уже давно там был. Ты поднимешься, а я уже и Дверь нашел, а?

Старик, которому мальчик приходился не внуком, а правнуком, не оборачиваясь погрозил клюкой. Клюка была не повседневная, деревянная, а праздничная, заметно изогнутая, с любовью сработанная из редкой кости зверя-громадины с волосатой ногой на морде, который ныне не встречается, – мальчику доводилось видеть необработанную кость, привозимую на мену с закатных равнин. К тому же резьба на клюке многократно повторяла изображение все того же зверя.

– Нашел бы? Экий прыткий. Лучше скажи: лозу срезать не забыл?

– Срезал, деда, даже две.

– Там, где я говорил? За ручьем? Дай-ка посмотреть. Окажутся плохи – обратно побежишь, так и знай.

Подросток только пожал плечами. Старик, зажав клюку под мышкой, придирчиво осмотрел оба прутика с одинаковыми развилками на концах. Попробовал, как лежат в четырехпалой, с давно отрубленным мизинцем руке, покачал туда-сюда.

– Эта хороша. И срезал верно, молодец. А вот вторая твоя лоза даже в костер не годится, разве что на порку. Небось там резал, где заросли пожиже? У валуна, так я понимаю?

– Там ивы хорошие, – потупился подросток.

– Лентяй. Хочешь иметь хорошую лозу – не бойся исцарапаться.

Подросток обиженно шмыгнул.

– У тебя же своя лоза есть, дед!

– Есть-то есть, да старая. Я ее в то новолуние резал. Сила в ней уже не та. Уходит сила… – Старик вздохнул. – Опять я с тобой заболтался! Пошли.

Он не хотел признаться ни мальчику, ни себе, что короткая – на минуту – остановка пришлась как нельзя более кстати. Серая пелена качалась перед глазами, ноги отказывались служить, в висках бухали медные молоты и отдавались тупой болью в сердце. И зачем он отказался от мысли заночевать здесь же, на склоне горы, в шалаше углежогов! Понадеялся, что не придется воззвать о помощи? Вообразил, что плосколицые гости с востока после первой неудачи откатятся в свои болота?

Ну и глупо. Раз уж враги переправились через Мать Рек, значит пожаловали всерьез, всей силой. Просто так не уйдут. Прожил долгую жизнь, а ума нажил разве что чуть больше, чем у Ер-Нана. Тот, как ни отговаривали, увязался утром с запасным отрядом – не запретишь, уж взрослый, хотя и бестолковый. Внук называется. Стоит сейчас, должно быть, за завалом, а то и на завале, призывая гнев Матери-Земли на головы атакующих. Много он напризывает. Разбудить Землю не всегда удавалось даже древним чародеям, что уж говорить о нынешних, тем более о Ер-Нане. Если убережет в схватке свою голову – и то ладно. Вот Юмми – старик через плечо покосился на мальчика – как ни жаль, и способнее, и умнее. Она… он и заменит, когда придет время… если сможет. Уже сейчас берется за то, что пока не по силам, с недетской осторожностью. И давно догадывается, что все, ну почти все из того, что приписывают чародеям соплеменники, о чем за глаза болтают небылицы, – небылицы и есть или еще того хуже – просто фокусы. В лучшем случае – перевранные легенды о былых чародеях, не нынешних. А на самом деле единственное, ну почти единственное, что умеет чародей и чего не умеет никто другой, – открыть Дверь.

Разведчиков плосколицых проморгали, да, по правде сказать, и не высматривали особо. Охотники племени не любили уходить далеко от гор, редко кто из них хотя бы раз в жизни переправлялся через Мать Рек в челнах соседей-рыбарей из родов Выдры и Лосося. Соседи с востока, хоть и были людьми чужого языка, казались мирными. К торговле они, правда, приучены не были, но и особой воинственностью прежде не отличались. Стычек с ними не случалось уже много лет, а о больших войнах не помнили и старики. Плосколицые, с желтой кожей люди населяли обширный край болот, чахлых лесов, пустошей и тундр, перегоняли с места на место неисчислимые стада оленей с большими раздвоенными копытами, держащими животину там, где человек тонет, и, как рассказывали старики, до того привыкли щуриться от гнуса, что глаза у них сузились в щелки, а скулы раздались вширь. Люди как люди, только странные. Зачем жить в болотинах среди гнуса, если можно уйти поискать места на высоком?