Елена Хаецкая - Монристы (полная версия)

– Тот, что дерется левой рукой, – Франсуа Себастиани. Чудесный человек. Но его убьют.

Я обернулась. Глаза Натальи горели, и в них горели две перевернутые свечки.

– Почему ты знаешь?

– Так, – сказала она. – Это все знают. Его убьют весной в Афганистане.

Я закрыла окно.

С грохотом прикатили из прихожей пушку. Свечи задули. Из темноты донесся молодой голос:

– Кар-течью – заря-жай!!!

Зловещее пламя факела осветило счастливые лица, тускло блеснула позолота на киверах и эполетах, и вдруг раздался страшный гром. Все заволокло пороховым дымом, и неожиданно повеяло ледяным холодом. После минуты ошеломленного молчания кто-то поспешно зажег свечи, и картина разгрома предстала во всей полноте. В зале не осталось ни одного целого стекла.

– Н-да… задумчиво сказал кто-то совсем рядом.

– Вот это бабахнуло!

– Танцы, господа! – закричали из угла.

Музыка возобновилась.

Наталья тронула меня за локоть и увела на второй этаж. Деревянная лестница в комьях снега и окурках скрипела под нашими шагами. Мы прошли по дымному коридору и остановились у раскрытой двери. Сир стоял, расставив ноги в сапогах, и говорил кому-то невидимому:

– Где батюшка-барин?

Кто-то отзывался знакомым сипловатым баском:

– Там, в швейной.

– Какого черта! – вспылил Сир.

– Я там спал, – лениво пояснил басок. – На батюшке-барине.

Я обернулась к Наталье.

– Батюшка-барин – это кто?

– Это шуба, – пояснила Наталья. – Она рваная и до пят. На ней спят те, кто ночует в клубе, и греются все, кому не лень. А «батюшка-барин» – потому, что все в ней похожи на оного.

Мы вошли. Басок принадлежал Митьке Теплову, нашему любимому однокласснику, в детстве известному под названием «помойного ребенка». На нем был неимоверно грязный синий мундир. Корявая черная лапа Митяйчика с бархатными ногтями и твердыми мозолями в задумчивости ерошила темные кудри.

– О манго – плод гурманов! – сказал Митя и вытаращил глаза.

Сир с интересом уставился на нас. Он действительно чем-то напоминал Наполеона с картины Гро, где – дым сражения, знамя в руках, молодое лицо.

– Мадлен Челлини, – представилась я.

Он поклонился.

– Автор ТЕХ стихов, – сказала Наталья.

Он сказал мне французский комплимент, которого я не поняла. Митька молча разглядывал шпагу с тяжелой чашкой.

– Ваши стихи чудесны, – изрек Сир, неожиданно заговорив по-русски. – Мы ждали их каждый раз, когда мадемуазель Натали приезжала к нам. А про меня вы ничего не напишете?

Я кивнула:

– Напишу.

В сопровождении Сира мы чинно спустились в холодную залу, где гулял ветер. Танцы продолжались, но весьма своеобразно: Липик, отплясывая по моему совету, разогнал всех по углам и демонстрировал, как один человек может разместиться на пространстве в двадцать пять квадратных метров.

– Отставить! – закричал Сир, выключая музыку.

Стало очень тихо. Липик остался стоять посреди залы, тяжело дыша и поглядывая исподлобья.

– Кавалеры приглашают дам! – объявил Сир, обводя всех глазами, и подошел к Наталье. Она подняла на него глаза, молча положила руку на твердый эполет, и они вышли на середину залы.

– Веселый бальный танец, мадемуазель! – сказал над моим ухом Луи де Липик. – Вашу руку, мадемуазель!

И был веселый бальный танец!

– Главное, мадемуазель, – сохранять дыхание! – кричал Липик, и мы неслись по зале, выделывая немыслимые па.

Когда мы с Натали, разгоряченные и опьяненные музыкой и танцами, вышли в снег, за маленькую дверь, была уже ночь, и светились веселые желтые окна. На тропинке нас ждал Франсуа. Он ходил взад и вперед, напевая в нос французский марш про Домбровского. Увидев нас, он остановился.

– Я провожу вас, – сказал он. – А то здесь небезопасно.

И указал на следы босых ног на снегу.

Нам было по пятнадцать лет, и мы только что перешли в девятый класс. На уроках я скучала или писала стихи о готических соборах и разрушенном Карфагене. Иногда меня просили прочесть их, и я читала. В нашей школе они звучали странно и были похожи на пришельцев из другого мира. Я писала их ради чудесных слов, которых никогда не слышала от окружающих.

Однажды Наталья Кожина сказала мне:

– Между прочим, Мадлен, ты все пишешь, пишешь… Неплохо было бы написать что-нибудь пр окорсаров.

– Про кого?

– Про корсаров.

Она стала рассказывать мне о клубе – официально он именовался «Военно-историческим подростковым клубом» – где мы с ней потом так весело провели новогодний бал. Я часами слушала ее рассказы о том, какие замечательные люди Франсуа, Липик, Сир, Серж, какие они ненормальные бонапартисты… Я слушала и безумно завидовала ее дружбе с ними. И тогда же я решилась приехать к ним на новогодний бал.