Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

Тогда я прибегла к последнему средству и предложила внести выкуп за преступницу, объявив, что беру ея на поруки. Это предложение встретило куда более благосклонный отклик; тотчас составились фанты, и мне предложено было, в качестве выкупа, прилюдно поцеловать г.Ж*. Что я и проделала, превозмогая, ради кошки, отвращение. После чего мне торжественно вручили клетку с заточенной в ней кошкою. Я же успела про себя рассудить, что она, должно быть, знатная мышеловка (так оно впоследствии и оказалось).

Провожая меня и деда к карете нашей, г.Ж* с гаденькой улыбкою спросил: «Как же теперь прикажете поступить с виселицею, сударыня? Ведь она была построена нарочито ради сией птицежорки!». Я присоветовала ему повесить одного из своих жирных лакеев, после чего мы с дедом уехали.

На сем история вовсе не закончилась. Спустя неделю или более того нарочный привозит мне пакет из Любенсдорфа, где содержатся: письмо от г.Ж* с формальным предложением мне руки и сердца (воображаю, что за мерзкую жабу, должно быть, являет собою это сердце!) и портрет вышесказанного г.Ж* в качестве предполагаемого жениха. На сем портрете г.Ж* был представлен в чрезвычайно фривольном и гадком виде – в рубахе и штанах, без платка, с голой шеей! – он, изогнувшись, кормит лебедя! – ну не мерзость ли? Зря сие непотребство, дед мой, не дав посыльному и чаркой с дороги освежиться, прямо поперек письма начертал резолюцыю – в подражание покойной королеве, коя такоже в иных случаях не весьма церемонилась – причем, сия резолюцыя заключалась в единственном энергическом слове: «Отказать!».

С тем посыльный и отбыл.

Что за глупое приключение! Одно хорошо: кошка наша, названная за трехцветный окрас свой Кокардою, исправно ловит в подвале мышей, а вечерами радует веселой песенкою твоего верного друга

Эмилию дю Леруа.

P.S. Навек твой друг, в чем никогда не сомневайся!

Извлечено из «Целомудрия девическаго», сочинение Брунгильды Левенсдорф цу Штайнен, перевод с вастрийского

Украснение девиц есть достохвальный цвет и признак благонравия, и токмо один цвет в девицах приятен, т. е. краснение, которое от стыдливости бывает. И оттого в некоторых областях до сих пор в обычае давать девицам пред выходом их из дома в так наз. «люди» с сахаром и корицею вареное вино, дабы они пили сей суп винной и оттого могут быть зело красны. Однако ж надлежит помнить, что ПРИНУЖДЕННАЯ ЛЮБОВЬ И ПРИТВОРНАЯ КРАСКА НЕ ДОЛГО ПРОСТОЯТ. (Как это верно! – Э.)

На тот же адрес

Любезный Мишель!

От души благодарю тебя за пачули, коими я обоняние свое услаждаю посреди афронтов дорожных. Увы мне – проклятый Шипулер, несмотря на ясныя признаки моих недомоганий, нашел меня совершенно здоровым. Сей жестоковыйный жрец медицины, скупостью моего пенсиона удрученный, отказал мне в своем гостеприимстве. Мартос, мой нерадивый слуга, сбил ноги в тщетных поисках приличной гостиницы. Но что же? Все странноприимные домы по самую кровлю оказались забиты. Отцы многочисленных семейств вместе со своими грудными жабами, одышками и сухотками, устремились по весне в Марсалену, прихватив с собою также чахлых отпрысков, гистерических жен и хвореньких камеристок.

Я совсем уж было собрался отчаяться, в каковом бедственном положении и застигла меня эштафета из столицы. О, неожиданная новость! Помнишь ли ты, Мишель, тетушку мою Лавинию? Будучи еще недорослями из Пажескаго корпуса, захаживали мы с тобою с визитами в премилый особнячок на улице Говорящих Голов. В каковом особнячке тетка моя и обреталась, окруженная приживалками и гадкими бесноватыми собачками. Еще и Гуннар, здоровенный теткин лакей, пребольно за ухо тебя выдрал за какую-то шалость, помнишь ли? Несчастная моя тетушка после тяжкой хворобы покинула-таки юдоль скорби, не преминув при этом особнячок свой мне в наследство оставить. Ради каковых причин и еду я в столичный город, о тяготах и тщете жизни человеческой размышляя. И размышлениям сим изобильные дорожные колдобины зело сподручны.

Вверив свою судьбу наемному дилижансу и вознице угрюмому, порадовался я было отсутствием попутчиков. Ехать покойно, никто пустяков и вздору докучно не рассказывает – благодать! Ан не тут-то было. На станцыи при переправе подобрался к нам еще один пассажир. В приличной дорожной беседе он себя аль-Масуилом, государевым колдуном, именовал. По моему же разумению оный колдун более похож на ярмарочнаго прощелыгу из тех, что всяких гадов укрощают на потеху толпе. Одет он был в парчовый халат, зело обтерханный, с золотым и серебряным шитьем, весьма неискусным. В бороде у почтеннаго чародея крошки и иные остатки пищи щедро водились. А под грязною чалмою чело его избороздили думы тревожнаго свойства. Он все толковал об некоей опасности и важном государственном деле, якобы у него имевшемся. Скудность же своего багажа он объяснял лютостью здешних татей и происками неприятелей, каковые нарочито подстроили непогоду и отсутствие почтовых лошадей на станцыях.