Елена Хаецкая - Несчастный скиталец

Сие внезапно вызвало у меня озарение, и я закричала, показывая на кавалера пальцем:

– Хватайте ея! Это она! Она переоделась в платье кавалерственное, дабы не быть опознанной, однако ж трусливая и женственная природа ея выдала себя совершенно в отказе обнажить оружие!

Увидев меня в этом порыве вдохновения, разгневанную и все, как мне показалось, понявшую, Гастон побледнел и полез в сундук свой за шпагою, а Миловзор несколько опустил клинок и отступил от кавалера де Клаклю на шаг.

Кавалер же поначалу оцепенел, а после, сжав кулаки с перстнями (сии последние ярко блестели, когда он взмахивал руками), слегка присев, словно намереваясь прыгнуть, и откинув назад голову, завизжал – причем, всякий, кто не видел этой сцены, но только слышал ея, мог бы поклясться, что голос сей принадлежит не человеку, но некоему уязвленному существу из числа пернатого мира:

– Сии оскорбления для меня непереносимы! Намеки на внешний вид мой – отвратительны! Жестокая дама, вы ни за что разбили мое сердце! Сего позора вынести не в состоянии, остается мне лишь искать смерти!

И прочее в том же роде, причем кричал сей кавалер предолго.

Гастон прекратил поиски оружия своего (впрочем, сломаннаго еще в Кемранском лесу, во время битвы с РАЗБОЙНИКАМИ!), а вместо того обмахнул себя моим веером и молвил:

– Не случилось бы ошибки, любезная моя сестра. Сдается мне, сей кавалер – именно то, за что он себя выдает, то есть молодой мужчина, обладающий утонченным, хотя и эксцентрическим вкусом, а та, которую мы ищем, здесь не при чем.

Тут уж настала и для меня пора краснеть – впрочем, я искусно скрыла естественную краску лица моего, приложив к оному вышеупомянутый носовой платок и изрядно в него сморкаясь. Миловзор же отсалютовал кавалеру де Клаклю шпагою, после чего вложил ея в ножны.

– Прошу вас отнести недоразумение сие на щет общей утомленности от тягот долгаго пути, – молвил любезный мой Миловзор сему кавалеру. – Однако ж не откажите нам в приятельстве, воздерживаясь, впрочем, от ухаживаний за невестою моею.

Поразмыслив неколикое время, кавалер де Клаклю разразился смехом, как если бы курица, снесши яйцо, торжествующим кудахтаньем оповещала о том хозяйку и весь свет, и, выпрастывая руку с перстнями из преобильнейшего кружевного манжета, обменялся с Миловзором, а затем и Гастоном вполне дружеским приветствием, мне же поцеловал руку, исполнив прежде некий порхающий танец, завершающийся легким клевательным движением головы вниз.

Сей Клаклю был и нашим сопровожатым в первые часы пребывания нашего в шато и рассказал премного забавных историй касательно здешних обитателей. Не все они, надо думать, правда; так, вряд ли истинной следует считать повествование об одной даме, именем Альманзора, каковая имела ужасное обыкновение, а именно: насадив на свою одежду повсюду светляков, являться по ночам различным парам влюбленных, кои в изобилии разгуливали по кустам и чащобам здешнего парка. Иные от перепуга испытывали некие скандалезы, другие пускались в погоню и падали в канавы, либо спотыкались и оказывались в колючем кусту. По слухам, сия Альманзора предполагала сделаться супругою владельца шато, а для сих причин намеревалась разогнать, насколько возможно, гостей его. И вот, однако же, алчная и хитрая Альманзора соделалась внезапно жертвою собственнаго злаго коварства! Случилось ей, по обыкновению насадив повсюду светящихся насекомых, пробираться по парку и высматривать жертву, как вдруг увидала она перед собою надвигающееся на нее с неотвратимостию РОКА, СУДЬБЫ-МСТИТЕЛЬНИЦЫ нечто страшное, исполненное очей, точно ЗВЕРЬ РЫКАЮЩИЙ! Оно шло медленно и неровным шагом, однако ж куда ни поворачивала Альманзора, оно неизменно оказывалось пред нею.

Ужас охватил несчастную злодейку, члены ея затрепетали, сердце подпрыгнуло в груди… да так и не смогло опуститься. Задушенная собственным сердцем, кое застряло в горле ея, Альманзора тотчас на месте и испустила дух.

Впоследствии открылось, что несколько дам, пострадавших ради козней Альманзоры, выследили ея и, взяв с собою высокия зеркала, затаились в чащобе, выжидая, когда та отправится в обычное свое ночное похождение. И вот увидела Альманзора самое себя в ночной темноте и испытала то, что обыкновенно испытывали преследуемые ею влюбленные, только в гораздо более сильной степени! Ибо влюбленные знали о существовании призрака и как бы ожидали его, а потому и пугались не настолько, чтобы умереть. Альманзора же, твердо знающая, что призрака не существует, ибо сим призраком она сама и является, оказалась неготова узреть самое себя в правдивом отображении и оттого предала дух свой тем лукавым бесам, кои вселялись в ея душу и нашептывали ей сии дурные замыслы.