Алексей Калугин - Полет мотылька

Геннадий Павлович собирался вернуться домой, чтобы там все как следует обдумать, но, уже на выходе из метро, неожиданно принял иное решение. Нужно было использовать любую возможность для того, чтобы свести к минимуму проявления неопределенности, окружавшей его, подобно плотной пелене тумана, и для начала Геннадий Павлович решил зайти в кабинет генетического картирования. Просто чтобы убедиться в том, что вчера он действительно здесь был и сдал анализ. Да и крюк для человека, привыкшего ходить пешком, был небольшой. Все одно – дорога к дому.

Возле черной двери кабинета генетического картирования никого не было – ни злобных парней в зеленых майках, ни безразличного ко всему охранника. Однако дверь была не заперта. Геннадий Павлович шагнул через порог, повернул направо и вошел в знакомый коридор, исчезающий в бесконечности. На этот раз Геннадий Павлович не испытал той парализующей разум и волю подавленности, что накануне заставляла его едва ли не бежать вдоль выкрашенных в грязно-желтый цвет стен. Коридор внушал лишь подспудное неприятие – как почти любое помещение в госучреждении, – и не более того. Миновав нишу, в которой пряталась дверца с табличкой «А.Р. Арков», Геннадий Павлович заглянул в зал, отведенный для тех, кто ожидал выдачи генетического паспорта. В зале не было ни одного человека. Геннадий Павлович подошел к двери и деликатно постучал. Ему никто не ответил. Тогда он постучал громче и настойчивее. И снова никакого ответа. Геннадий Павлович дернул за ручку – дверь оказалась заперта. «Должно быть, сегодня не приемный день, – подумал Геннадий Павлович. – Хотя в таком случае входная дверь тоже была бы запертой. А на двери висело бы расписание часов приема – так принято во всех приличных учреждениях». Поначалу Геннадий Павлович хотел было уйти – какой смысл бродить по пустым коридорам и стучаться в закрытые двери, за которыми никого нет? Его остановила мысль: что, если желание это принадлежало не ему, а было продиктовано кем-то со стороны, кто пытался контролировать его действия? А если так, значит, для того чтобы найти тот путь, который он выбрал бы сам, следовало поступить иначе. Геннадий Павлович вышел в коридор и замер в нерешительности. Ему страшно хотелось повернуть к выходу – желание было настолько сильным, что становилось не по себе, – и все же он пошел в противоположную сторону.

Следующий зал также оказался пуст. На столике в углу лежало штук десять чистых бланков. Рядом валялся скомканный бланк. На стуле лежала оставленная кем-то газета. Быстро, боясь, что в любую секунду он может изменить принятое решение, Геннадий Павлович подошел к стеклянной двери, завешенной белой простыней, и, даже не стукнув ради приличия согнутым пальцем в стекло, – что он непременно бы сделал в иной ситуации, – дернул за ручку. Как и следовало ожидать, дверь была заперта. Не повторяя попыток достучаться, Геннадий Павлович перешел к соседней двери. Сквозь крошечные трещинки, паутинкой разбегавшиеся по краске на дверном стекле, он попытался разглядеть, есть ли кто в комнате. Ничего не увидев, – трещинки оказались слишком тонкими, словно процарапанные острой иглой, – Геннадий Павлович дернул дверь за ручку. Он сделал это только для очистки совести, уже почти не сомневаясь в том, что она, как и все остальные, заперта, и ожидания его оправдались ровно на сто процентов. С досадой стукнув в дверь ногой, Геннадий Павлович повернул к выходу. Но не успел он еще выйти из зала, как за спиной у него раздался щелчок дверного замка. Со смешанным чувством радости и испуга, – должно быть, в этот момент вновь вступили в противоборство его истинная натура и та, что была искусственно задана, – Геннадий Павлович обернулся. Из-за двери с занавешенным шторой стеклом настороженно выглядывал невысокий мужчина в сером костюме – тот самый, что вчера выдал Геннадию Павловичу корешок на получение генетического паспорта. Узнав его, Геннадий Павлович с запоздалым сожалением подумал о том, что корешок-то он оставил дома, хотя сейчас тот мог бы пригодиться.

– Вы ко мне? – спросил мужчина с таким видом, словно его оторвали от дела, за которым стояли судьбы, а то и жизни сотен, если не тысяч людей.

– Я по поводу анализа, – не очень уверенно произнес Геннадий Павлович.

На вопрос, что именно он хочет узнать о своем анализе, Геннадий Павлович, скорее всего, не смог бы ответить ничего вразумительного, – под взглядом человека в сером костюме он вновь почувствовал себя пожилым безработным, которого мог легко турнуть любой чиновник, наделенный самой мизерной властью, не распространяющейся далее его конторского стола.