Ольга Онойко - Дикая раса

— Ты уедешь, я один пить не буду, — сказал он, — вообще, а то сопьюсь к чертям. А с тобой как-то по-человечески.

— А Дима не пьет?

— Как верблюд. Но когда он напьется, за ним следить надо…

Женщина подняла свой бокал, все еще полный на четверть.

— За то, чтобы все обошлось.

Ее вознаградил благодарный взгляд.

— За это.

Она убрала за ухо золотистую прядь, встрепанную капризным ветром. Собеседник хмурил густые брови; его темные волосы уже пробивала седина. Несмотря на различия внешности, пару скорее можно было принять за сестру и брата, чем за супругов или любовников: что-то сходное было в манере двигаться, держать себя, в мимике.

— Север, а у тебя родители где живут? — спросила женщина, явно пытаясь отвлечь сотрапезника от мрачных мыслей. — В Степном?

— Почти, — вздохнул Шеверинский. — Раньше в Старом городе жили, а теперь в Белокрышах. Это не сам Степной, это пригород.

— Тот, где дома под гжель расписаны?

— Нет. Гжельский район — это Заречье, а мы дальше. Южнее. У нас графикой оформлено.

— Графикой? — с сомнением проговорила она. — И как?

— Отлично! — отмел возражения Север. — Ты чего, Тась, Белокрыши сам Хасанов оформлял, который старый комплекс Райского Сада выстроил! Помнишь, там какие мозаики? А парк?

— Парк — да, — мечтательно согласилась Таисия. — Ты поедешь в этом году на выпускной? Я хочу все-таки выбраться. Соскучилась по нашим.

— Я не могу Димку бросить, — понурился Шеверинский. — Если он оклемается, то поедем…

Таисия покусала губу.

— А мои в Излуках живут, — продолжила она, неуверенно улыбнувшись. — У моря.

Шеверинский уставился на другое море, так непохожее на суровые пейзажи Седьмой Терры, роскошное и нестрогое. За буйками с дикими воплями катались на скутерах.

— А вчера ему мать звонила, — сказал, постукивая по столу донышком фужера. — Он до этого в депрессии был, а после в буйство впал. Циклотимик, сволочь. А через две недели будет циклофреник.

— Север, — мрачновато сказала Таис, — хочешь совет? Подай рапорт о расформировании. Он тебя в могилу сведет.

— Он нормальный был! — взвился Шеверинский. — Знаешь, какой он нормальный был раньше, когда Ленка была!

— Значит, вам просто амортизатор нужен. Третий.

— А где его взять? У меня показатель — четырнадцать, у Птица — вообще пятнадцать, где мы третьего-то возьмем? Сильных амортизаторов еще меньше, чем корректоров. Это нас хоть ложкой ешь…

Таисия опустила глаза. Север поглядел на пустую бутылку и вспомнил, как Димочка разговаривал с матерью. Сразу на ум пришло, что тетю Шуру кто-то уговорил позвонить сыну и навел ей храбрости для такого дела. Алентипална, скорее всего, или Ия Викторовна, координатор.

Сама тетя Шура никогда бы не осмелилась потревожить Его Высочество.

— Димочка, — торопилась она, подняв тонкие брови, — не переживай, жизнь ведь не кончилась, найдешь другую девочку…

— Я не Димочка, — свистящим шепотом сказал тот.

— А…

— Я Синий Птиц.

Шеверинский смотрел, стоя в дверях, и думал, что вот злосчастная женщина, у которой негаданно родился мальчик-звезда. Она даже принарядилась для такого события — звонка по галактической связи собственному сыну.

— Что ты от меня хочешь? — процедил Птиц, исподлобья глядя на дрожащие накрашенные губы.

— Я ничего, просто… что ты здоров, миленький, я ведь беспокоюсь… приехал бы в гости, в отпуск, я бы сырничков испекла, ты ведь их так любил когда-то… У Марты Валерьевны дочка выросла, красавица…

— Тебе местра Надеждина велела позвонить?

— Н-нет… я с-сама…

— Врешь, — тяжело сказал Птиц. — Не ври мне.

Кнопка, Лена Цыпко, девочка, которой не могло быть замены, настояла когда-то, чтобы Птиц познакомил их с матерью. Тот долго отнекивался, но Кнопке отказать не смог. Тетя Шура, робкая, добрая и хлебосольная, только что не молилась на них; чуть в обморок не упала, когда Лена после обеда начала сама убирать со стола. Рукастый Шеверинский починил диван и две розетки, размышляя, что такие, как Птиц — все нервные, болезненные, истеричные. И как, должно быть, тетя Шура намучилась с обожаемым сыном, бегая по поликлиникам, изостудиям, спортивным секциям: все для него, лишь бы ни в чем не узнал отказа…

Жил-был белобрысый шпингалет Дима Васильев, которому по жизни везло. Так везло, что однажды школьный психолог отложил в сторону его характеристику, и после шестого класса Васильев отправился в лучший лагерь отдыха, который только можно вообразить.