Ольга Онойко - Дикая раса

Молчаливая, ласковая улыбка в ответ. Он поднимает руки над головой, сцепляет в замок — полы рубашки распахиваются, открывая сухощавое, гибкое, в меру накачанное тело. Серебряная гривна на шее. Подвеска сползла за плечо.

— Ты кто? — настороженно смеется Анастис.

— Я синий птиц, — медленным полушепотом, прорезающим грохот музыки, отвечает ангел, встряхивая белыми перьями волос, — приношу счастье…

— Ты к нему не лезь, — скучно замечает над ухом чей-то бас. — Не видишь, он упыханный в жопу?

Анастис подавляет желание врезать локтем в брюхо нависшему за ее спиной бугаю, и одновременно в великом изумлении опознает голос.

— Шеверинский?!

— Ну, — грустно говорит Шеверинский, пока Чигракова новыми глазами смотрит на «ангела».

— Димка! — смех и разочарование, — я тебя не узнала. Богатым будешь. Ну вы даете, люди. Мир тесен, а? Надо же было во всей галактике…

И вдруг она понимает, что Васильев не слышит ее неловких шуток.

Он ее даже не видит.

— Я же тебе сказал, он упыханный, — вздыхает Шеверинский и берет ее под локоть. — Пойдем, поговорим, что ли…

Анастасия послушно идет.

— Вот сижу тут, — Шеверинский обводит рукой столик, угол с какой-то невнятной вазой, край барной стойки. Танцпол отсюда далеко, но хорошо виден. — Остохренело знаешь как? Даже поговорить не с кем.

— Как не с кем? — изумляется Анастис, садясь. — Вы же с Димкой так дружили всегда…

— Эта мразь жрет водку, курит акару и устраивает фейерверки, — почти без гнева сообщает Шеверинский. — У него сердце не пашет, а он акару курит. Он себя загнать хочет.

Разрываясь между вопросами «а что с ним?» и «а вы двое куда смотрите?!», Анастасия чувствует, что большего изумления в нее просто не вместится. Она со школы помнит Димочку, тонкого-звонкого, умного и делового, самоуверенного, избалованного вниманием, вечно в компании амбала Шеверинского и серой мышки Ленки. На самом деле мозговым центром у этих троих всегда работал Шеверинский, при взгляде на которого не скажешь, что у него вообще есть какие-то мозги, но Васильев делал команде лицо, и лицо это было — спасайтесь, девушки.

— А где же ваша Ленка? — наконец, спрашивает Анастис.

— В отпуске.

— Как в отпуске? Вы здесь, а она в отпуске?!

— Ее Алентипална отпустила, — тихо говорит Шеверинский. — Она замуж выходит.

И все становится ясно.

— За Полетаева? — только уточняет Анастис.

— За него. Димыч совсем с катушек… того. Вот говорят, между прочим, что в хорошей тройке обязательно будет один придурок, так смотри, вон он, сволочь…

— Кто говорит?

— Алентипална.

— А у них троих кто придурок? Или они исключение?

— Борода у них придурок.

— С ума сошел! — таращит глаза Чигракова.

— А что? Он просто очень умный. Просто нечеловечески умный мужик. А так, когда они моложе были, Батя ему каждую неделю рыло чистил… — уныло пожимает плечами Шеверинский. — Да и хрен с ними! Они счастливые люди…

Следующие полчаса Анастасия сидит и слушает Шеверинского. Потому что тому очень нужно, чтобы его выслушали. Потому что большому страшному человеку тяжело. Он горюет. Он жалуется на того, кто ему ближе брата, дороже друга, с кем ничего, ну ничегошеньки нельзя поделать — на рёхнутого Синего Птица.

— Так уведи его отсюда! — наконец, конструктивно предлагает Чигракова. — Запри, на цепь посади! Ты что, не можешь?

— Что я с ним сделаю?! — Шеверинский подскакивает на месте. — У тебя что, корректора никогда не было? Иди, подойди к нему, увидишь, что будет… Думаешь, чего я тут сижу? — с внезапной тоской спрашивает он. — Думаешь, я слежу, чтоб его никто не обидел? Я слежу, чтоб он никого не обидел! Я раньше не сидел. Не люблю я такие места. Один только раз пришел посмотреть, где это он ошивается. Смотрю, а он убивает…

— То есть как убивает?!

— Легко… Ты посмотри на него! — внезапно срывается Шеверинский. — На что он похож! Вихляется тут, обкуренный, расстегнутый весь… К нему мужики клеятся! Бабы так прямо на танцполе готовы дать. А это парень, который любит единственную девчонку на свете. И до смерти будет ее любить…

— Как убивает, Север? — очень тихо спрашивает Анастис, и кодовое имя заставляет Шеверинского вздрогнуть и понуриться.

— Он женщин ласково отодвигает, — отвечает гигант, выстукивая что-то пальцами на столешнице. — Ну, мигрень у нее сделается, зуб заболит. А мужиков он убивал. Раньше. А чем они виноваты? На нем же большими буквами написано: «Трахни меня»… Так вот, я пришел первый раз, вижу, Димыч с каким-то парнем танцует. Думаю: елы-палы, неужели гей? Ну, с виду может, и похож, но он же так девок всегда любил. И Ленка, опять же… Я ж не понимал тогда, что он вообще ничего не видит. Ну вот.