Айзек Азимов - Роботы и Империя (пер. М.Букашкина)

– Я полагаю, что да. Но что из этого?

– Я сам хотел бы знать. Если бы только Мандамус, я бы и внимания не обратил, невелика персона. Но Амадейро! Бросить политическую борьбу дома, в трудное время и ехать на Землю! Здесь должно быть что-то исключительно важное, ключевое.

– Но что?

Командиру, видимо, было страшно досадно, что он так сильно, почти фатально впутался в дело, которого совершенно не понимает.

– Понятия не имею.

– Вы не думаете, что могут вестись тайные переговоры на высшем уровне об изменении плана мирного расселения, о котором говорил Фастольф?

Советник улыбнулся:

– Мирное расселение? Если вы так думаете, то не знаете нашего доктора Амадейро. Он не поедет на Землю, чтобы заменить пару пунктов в плане мирного расселении. Его идеал – Галактика без поселенцев, и если он поехал на Землю… Ну, я могу только сказать, что не хотел бы в это время оказаться на месте варваров поселенцев.

– Я уверен, друг Жискар, – сказал Дэниел, – что мадам Глэдии неплохо без нас. Ты можешь чувствовать это на расстоянии?

– Я определяю ее мозг слабо, но безошибочно. Она с капитаном, заметно перевозбуждение и радость.

– Великолепно, друг Жискар.

– Для меня не так уж великолепно. Я в состоянии некоторого расстройства и сильного напряжения.

– Мне больно это слышать. Могу я спросить о причине?

– Мы были здесь, когда капитан разговаривал с аврорианским кораблем.

– Да, но сейчас аврорианский корабль ушел, так что капитан, похоже, поговорил удачно.

– Он сделал это таким образом, о котором ты, видимо, не знал. А я знал – в некоторой степени. Хотя капитана не было с нами, мне нетрудно было почувствовать его мозг. Он был переполнен напряжением и тревогой, а под ними собиралось и усиливалось чувство потери.

– И ты мог определить, что это за потеря?

– Я не могу описать мой метод анализа, но потеря, похоже, была не из тех, что я раньше ассоциировал с потерей вообще или с потерей неодушевленного предмета. Тут было чувство потери определенного лица.

– Леди Глэдии?

– Да.

– Но это естественно, друг Жискар. Ведь он должен был отправить ее на аврорианский корабль.

– Для этого чувство было чрезмерно и интенсивно – рыдающее чувство. Это единственное слово, какое я могу придумать. Это была потрясающая скорбь, ассоциирующаяся с чувством потери, словно леди должна была уйти куда-то в недосягаемое место. В конце концов, все могло быть исправлено в будущем. Но нет, тут леди словно должна умереть и стать навеки недостижимой.

– Значит, он чувствовал, что аврориане убьют ее? Но это, разумеется, невозможно.

– Это верно, невозможно. Но дело не в этом. Я чувствовал нити ощущения личной ответственности, связанной с глубоким страхом потери. Я обследовал все мозги на борту и пришел к выводу, что капитан намеренно послал свой корабль наперерез аврорианскому.

– Но этого тоже не может быть, – сказал Дэниел.

– А я принял это. Моим первым побуждением было изменить эмоциональный настрой капитана и вынудить его изменить курс, но я не смог. Его мозг был насыщен решимостью и, несмотря на тревогу, напряжение и страх потери, такой уверенностью в успехе…

– Как же могли одновременно существовать страх потери и чувство уверенности в успехе?

– Друг Дэниел, я перестал удивляться способностям человеческого мозга одновременно содержать две противоположные эмоции, я просто принимаю их. В данном случае, если бы я попытался заставить капитана изменить курс корабля, я мог бы убить его. Этого я не смог сделать.

– Но тогда могли бы погибнуть люди на корабле, включая мадам Глэдию и еще несколько сотен человек на аврорианском корабле.

– Они не должны были погибнуть, если капитан был прав в своей уверенности в успехе. Я не мог бы пожертвовать человеческой жизнью, чтобы предупредить всего лишь вероятную гибель многих. В этом-то и трудность, друг Дэниел, с твоим Нулевым Законом. Первый Закон имеет дело с индивидуумом и уверенностью, а твой Нулевой Закон – с неопределенной группой и вероятностью.

– Люди на борту корабля – не неопределенная группа, это собранные вместе отдельные индивидуумы.

– Но если бы я принял решение, то оно повлияло бы на судьбу одного индивидуума. Тут я ничего не могу поделать.

– Но все-таки ты что-то сделал?

– Я в отчаянии пытался воздействовать на мозг командира аврорианского корабля после прыжка, который приблизил нас к нему, но не смог – слишком велико расстояние. Однако попытка сказалась не совсем бесплодной: я определил нечто вроде слабого гула. Я не сразу понял, что принял ощущения всех людей на борту аврорианского корабля. Отфильтровать этот слабый гул от более сильных ощущений, идущих от нашего корабля, – трудная задача.