Кир Булычев - Гений и злодейство

Она быстро раздела его – впрочем, и раздевать-то почти нечего.

– И ты ему говорила такие же слова?

– Сеня! – Зинаида отодвинулась от него. – Что-то вчера еще эти проблемы тебя не волновали.

– Тебе неприятно, что они волнуют меня теперь?

– Наоборот, дурашка. Любая женщина цветет, когда ее ревнуют.

Она навалилась на него – словно очень мягкое толстое стеганое одеяло. Она мягко и влажно принялась зацеловывать его… и все повторилось… Почти все. Потому что, когда все кончилось, он упрямо спросил:

– Ты с ним это делала?

– Это что, сцена ревности? Наконец-то спохватился. Забыл, что ли, как ты меня ему в койку закладывал, чтобы тебя из газеты не поперли?

Она побледнела от гнева и стала еще красивее.

– Мне это неприятно.

– Послушай, Сеня, если ты мне обещаешь так же любить, как ночью, ну ты понимаешь, на хрен мне другие мужики нужны? Считай, что заполучил самую верную жену в мире. Не баба, а Крупская.

– Кто?

– В школе надо было лучше учиться.

– Извини.

Зинаида ушла на кухню варить кофе, она без чашки и часа прожить не могла, как другие без сигареты.

Он слушал, как она гремит там посудой.

Она – существо низшего порядка. Так устроена Вселенная, что мы превосходим всех прочих. Считай, повезло. Но об этом каждый ребенок знает с инкубатора. Очевидно – впрочем, он не задумывался об этом специально, – сам факт соития с туземкой сродни скотоложству. Само слово пришло в голову неожиданно, оно было чужим словом, из языка Семена Шпака, но смысл его был очевиден – половые сношения с животными.

«Преступление, которого у нас быть не может, потому что нет животных? Что за чепуха крутится в моей голове!

Но ведь я исполняю задание. Я – последняя надежда нашей планеты, я ее последний гений, и дело моей чести совершить подвиг, который оказался не под силу достойным господам офицерам… Я должен подготовить почву, задействовать тела для моих коллег. Земля будет покорена и приобщена к делу…»

– Тебе кофе с молоком или черный будешь? – спросила Зинаида из кухни.

– Как всегда, – осторожно откликнулся Шпак.

Он шел по улице и размышлял.

Не мог выключить свое смятенное сознание.

Наслаждение обретенной свободой, первая в жизни любовь – а бывает ли любовь столь скоротечной, столь внезапной? А не может ли так быть, что в этой любви участвует лишь его тело и он – раб тела? Тогда он, гений, не может относить себя к числу возлюбленных. И слово-то какое! Откуда оно возникло в голове? Неужели, убив туземца, он стал его рабом?

Дорогу к редакции газеты он знал. Ноги сами несли его туда.

Кое с кем по дороге он здоровался, и сознание отмечало: «Это учитель Илья Филиппович, это наш участковый стоматолог, а это Паша, когда-то я танцевал с ней в парке, а потом она вышла замуж за Митьку, забыл его фамилию, а этот Митька сидит…»

– Здравствуйте, Мария Панкратьевна! Кто такая эта Панкратьевна?

«А мог ли бы я жить среди этих людей, одним из них? Дышать этим воздухом, поехать с Зинаидой на море. Конечно же, на Черное море, вы любите нежиться на солнце? Да я в жизни не нежился на солнце – солнце обжигает и уничтожает все живое, не успевшее спрятаться в подземных убежищах».

Он обернулся – сзади двигалось нечто злое.

Оказалось, всего-навсего Артем Артемович Груздь из Службы спасения.

Он тяжело дышал, и все в нем покачивалось и вздрагивало – от носа и ушей до живота.

– Что еще? – спросил Шпак.

– Иду, рассуждаю, наблюдаю, – сказал Груздь, – потому что наши враги не дремлют. Знаешь, что не дремлют?

– А черт их знает, наших врагов.

– А может, шутишь?

– Почему вы так думаете?

– Ты вообще, вижу, большой шутник. Какой сегодня праздник?

– Черт его знает.

– А вот Шпак должен знать, потому что сегодня День Военно-морского флота, видишь, гуляют? А ты сам вроде служил, на флоте.

– И рад забыть, – сказал Шпак. Груздь не отставал.

– А ты знаешь, что опасность появилась?

– Какая еще опасность?

Шпак прибавил шагу, чтобы оторваться от Груздя. Тот пыхтел сзади, но не отставал.

– Говорят, что имеется в виду вторжение из космоса. Некая враждебная сила среди нас!

– Ну и хрен с ней.

– Погоди!

Но Шпак уже нырнул в подъезд.

В длинном желтом двухэтажном доме, еще дореволюционном, может, в нем и на самом деле был когда-то приют или богадельня, рассказывали (и даже говорили, что с тех пор остались привидения), всегда было много второстепенных учреждений: собес, ДОСААФ, ветлечебница на первом этаже, редакция городской и районной газеты.