Юрий Никитин - Имаго

– Ну что там?

– Не знаю, – ответил я честно. – Я мимо их двери прокрался на цыпочках… Вроде затихло.

– Не нравится мне эта тишина, – сказал Лютовой рассерженно.

– А мне нравится? – буркнул Шершень. – Но, может быть, уже откричались?.. Охрипли?

– Марьянка спит, – сообщил Лютовой. – Я ей вкатил двойную дозу снотворного.

– А я Анне Павловне, – сказал Шершень. – Тоже наверняка отключилась… А Майданов пусть бдит. Он мужчина, ему не положено реветь.

Лютовой поморщился, но ничего не сказал насчет гнилой интеллигенции. Вообще ничего не сказал. Мы некоторое время сидели в тупом молчании, Шершень вытащил пачку сигарет, предложил нам. Мы помотали головами. Он вздохнул и сунул обратно в карман.

– Ладно, тогда и я не буду… Иммортизм? Ладно, я еще не иммортист, но курить бросаю.

– Так и пачку выброси, – сказал Лютовой хмуро.

– Э-э, – возразил Шершень, – я ж не знаю, насколько меня хватит?.. Я стремлюсь к высокому, отвергая низкое, уже это благо… но сколько во мне героя, а сколько дерьма – поглядим.

Я сказал тихо:

– Как-то все странно… и жестоко.

– Жестоко? – откликнулся Лютовой. – А ты как хотел?.. Сам же… Нет мира с оккупантами! Нет союза жертвы и насильника… Надежды Майданова рухнули. Да и вообще – Юса должна умереть!

Шершень сказал иронично:

– Из-за одного вонючего негра?

– Вся Юса этот вонючий негр, – возразил Лютовой, – который трахает всю Европу!.. Потому Юса должна умереть. За удовольствия такого рода надо платить. Жестоко. Кроваво. Жизнью!

Шершень посмотрел в мою сторону острыми глазами, пробормотал:

– А каковы непосредственно приметы иммортиста? Крестик на шее, пять раз в день молиться, пейсы, желтый халат, тайные масонские знаки?.. Ведь иммортисты должны узнавать друг друга на улицах, как люди будущего, что волей судеб заброшены в варварский мир Средневековья!

Лютовой буркнул:

– Не знаю, у меня перед глазами пока только лицо Марьянки… Может быть, какой-нибудь значок, вроде изображения атомного ядра? Или перевернутая восьмерка – символ бесконечности? Как символ бесконечного развития, вечности, бессмертия? Нескончаемости рода человеческого?.. Кстати, а что Бабурина не видать? У нас что, сегодня футбол?

Шершень спохватился, посмотрел на часы.

– Ого!.. Уже семь… А он же просил меня открыть дверь в шесть…

Лютовой и я смотрели на него вопросительно. Лютовой спросил настороженно:

– Какую дверь?

Шершень поднялся, выудил из карман брелок с двумя ключами. Лицо его было смущенное.

– Как-то забегался, даже забыл. Наш болельщик после того, что с Марьянкой… сунул мне вот эти ключи. Мол, если вдруг не успеет вернуться к шести, чтобы я обязательно заглянул к нему к квартиру. Что случилось? Он забыл телевизор выключить?.. Знаете что, пойдемте заглянем вместе. А то как-то неловко.

Лютовой спросил настойчиво:

– Он ничего больше не сказал? На Бабурина не похоже.

– Не сказал, – ответил Шершень несчастливо. – Ни разу не схохмил даже. Но я был так занят своими мыслями… вот наш Бравлин разбередил мне душу своим иммортизмом… имортизмом, что я как-то не обратил внимания… хотя теперь вспоминаю много странного…

Мы двинулись гуськом во главе с Шершнем на лестничную площадку. На дверях квартиры Бабурина – огромная надпись «Спартак» – чемпион!», эмблема футбольного клуба «Спартак», даже дверная ручка сделана по индивидуальному заказу: набалдашник в виде золотого футбольного мяча, можно рассмотреть написанные мелкой вязью фамилии самых великих футболистов, игравших от первых дней клуба и до сегодняшнего дня.

Сама дверь выглядит так, словно ведет в музей. И замки в двери проворачивались мощные, слышно было, как между толстыми стальными листами ползет толстый, как удав, засов усиленного и модернизированного замка. Шершень сделал пять оборотов, а потом еще четыре – с другим замком.

Дверь распахнулась, мы оказались в прихожей, что побольше моей гостиной. Стены в плакатах, везде «Спартак» – герой, футболисты – просто супермены, ноги – как у динозавров, на полочках кубки, призы, награды…

Лютовой, оттеснив Шершня, сразу метнулся в большую комнату. Центральное место занимает, конечно, телевизор. Огромный, роскошный, плазменный, с подключением к Инету, навороченный… Липкой лентой прямо посреди экрана приклеен листок бумаги.

Лютовой остановился, молчал. Шершень прочел громко:

«Да пошли вы все… Я – человек, а не переносчик! Что там по «ящику»?»

Я отыскал пульт, нажал первую кнопку. Вспыхнуло изображение, весь экран заволокло дымом. Изображение настолько чистое, яркое, что я ощутил на губах привкус гари. Столбы огня рвутся за пределы экрана. Огня так много, словно Гастелло протаранил колонну бензовозов. Зазвучал взволнованный женский голос: