Юрий Никитин - Я – сингуляр

– Двадцать пять лет вместе. Это почти рекорд.

– А твои родители, – спросил я осторожно, – большие любители Рубцова?

– Мой отец преподает литературу, – шепнула она.

– В универе?

– Да. Или ты знал?

– Нет, но он не похож на школьного учителя, – ответил я. – На преподавателя хорошего университета – точно.

Она заулыбалась:

– На всякий случай запомни, его зовут Сергеем Константиновичем, а маму – Людмилой Николаевной.

– Не забуду, – пообещал я. – Как они, с такими именами, да еще любители Рубцова, назвали тебя Габриэллой?

Она наморщила нос.

– В тот период была мода на иностранные имена. А мои родители, еще молодые, долго определялись с приоритетами. Папа говорит, что к патриотизму и высокой духовности приходишь не сразу.

Я пытался слушать докладчика, но мысли все время разбегались, как вспугнутые тараканы. Да и о Рубцове ни слова: то ли уже переговорили вначале, то ли его юбилей только повод собраться и почесать языки на любимые темы, а потом пойти и надраться. Думаю, в соседнем зале, куда охрана пока не пускает, сейчас как раз на столы ставят водочку, прикидывая, сколько будет рыл и сколько понадобится, чтобы разговоры о высокой духовности продолжались. Русская интеллигенция обожает под водочку и соленые огурчики возвышенные разговоры о высокой духовности, нравственности и глубинной сущности.

Минут через двадцать докладчик закруглился, а председательствующий пригласил в соседний зал, где можно чуть подкрепиться и заодно обменяться мнениями о состоянии нашего духовного наследия.

Против ожидания присутствующие не ринулись, ломая стулья, к выходу, чтобы первыми ворваться в зал для загула, а поднимались чинно и с достоинством. Некоторые пропускали проходящих мимо, те уступали дорогу, в свою очередь, и так плавно вытекали в фойе, а оттуда так же неторопливо переходили в зал с накрытыми столами.

Мы вышли из зала в числе первых, но Габриэлла придержала меня, ей родителям все-таки показаться надо, раз уж пообещала, что обязательно будет на этом вечере.

– Ты иди, – шепнула она, – можешь вообще спрятаться.

– Зачем?

– Ну так просто…

– А с тобой остаться можно?

– Если тебя это не пугает…

Я расправил плечи, прям орел, хотя сердце колотится, а хвост трусовато опускается к полу.

– Габриэлла! Обижаешь…

– Ладно, стой рядом.

Ее родители выходили из зала в числе последних: так уж получается, кто сидит в первом ряду – к накрытому столу приходит последним.

Я еще издали ощутил к ним симпатию. Скромно и аккуратно одеты, в порядке как прически, так и все те мелочи, что диктуются этикетом, но не замечаются такими, как я. Зато чувствуется, что люди эти милые, достойные, воспитанные и с ними будет хорошо и приятно общаться, а из каких деталей складывается это впечатление – это уже для специалистов, а мы простые юзвери.

Сам я обычно весьма небрежен в одежде и прочей ерунде, ну там ногти забуду постричь, а под них грязи набьется, будто по ночам руками могилы раскапываю. Стричься забываю, даже побриться иной раз лень, в современном мире это тоже стиль, очень удобно, но все-таки приятно видеть людей опрятных от макушки и до пят.

Даже если бы Габриэлла не сказала, что ее отец преподаватель, все равно с первого взгляда видно, что не мясник на рынке. Да и мама выглядит так, словно у нее за плечами двенадцать поколений аристократов.

Отец улыбнулся одними глазами, этого достаточно, а ее мама произнесла нежно:

– Габи…

Они обнялись, расцеловались, Габриэлла наконец отодвинулась и, не выпуская матери из рук, повернулась в мою сторону.

– Это мой друг, Вячеслав.

– Добро пожаловать, Вячеслав, – сказал ее отец и протянул руку. Пожатие его было легким, дружеским, пальцы сухими и теплыми.

Его жена протянула руку следом, я бережно пожал узкую прохладную ладонь, уже потом сообразил, что подавала руку выше, чем обычно подают, явно надо было приложиться губами, но теперь уже поздно, а в черепе заметалась испуганная, как мышь, трусливая мысль: сделать ли вид, что я такой вот пролетарий, не принимаю эти буржуйские замашки, или же признаться всем покаянным видом и телодвижениями, что не врубился вовремя, а теперь сожалею так сильно, что готов сдать в благотворительный фонд червонец, а то и два.

Габриэлла улыбалась сочувствующе и поощрительно, я наконец сообразил, что и это неплохо: есть повод поучить меня, дурака, великосветским манерам. Я как бы дикий интеллигент, то есть с дипломом и на приличной работе, но не обретший лоск приличного человека. А вот когда научусь вовремя ручку целовать и поставлю на полку альбомы французских импрессионистов, то враз стану подлинным русским интеллигентом.