Андрей Бельтюков - Мистификация

Несколько раз Кошкин вел переговоры с участковым, и его не покидает надежда получить обратно свои пьяные фотографии и уничтожить их, чтобы в будущем не угодить в музей пережитков.

Друзья Кошкина — Клещ и Вьюга — потеряли к нему всякий интерес, но он вовсе не огорчается этим.

Иногда Кошкину снится, что он летает…

Эта история сразу же началась как трагедия.

В один из декабрьских дней 1952 года лаборант Николай Алексеевич Цоколев, уходя с работы, забыл выключить электрический чайник и едва не устроил пожар. На следующее утро Цоколева вызвали в отдел кадров — расписаться в получении выговора. И вот тогда Цоколев — человек мстительный и завистливый — принялся чернить заведующего лабораторией Рутиловского. Все, что он говорил, было отъявленной клеветой, причем Цоколев то и дело оглядывался на входную дверь и повторял:

— Я только вам… Другим я разве скажу?..

И ночью Рутиловского арестовали.

И уже на следующий день все его печатные статьи были изъяты из институтской библиотеки (изъяты были и статьи, в которых упоминалась его фамилия, имелись ссылки на его работы), ну а дирекция вдруг открыла, какую редкостную змею пригрела на своей груди: Рутиловский занимался психофизиологией. Он пытался установить физико-химические изменения в нервных клетках человеческого организма, вызываемые проявлениями эмоций. И теперь было обнаружено, что такое изучение есть механистицизм, вредоносный, чуждый, корнями уходящий в заокеанские дали, — обвинение, очень обычное для периода культа личности Сталина в 1948–1952 годах и тяжкое в ту пору до чрезвычайности.

Группу, которой руководил Рутиловский (два младших научных сотрудника Сидоров и Смирнова, аспирант Фофанов, лаборант Цоколев), немедленно расформировали. Всю аппаратуру было приказано сдать на склад. Аспиранта даже отчислили из института: он упрямо требовал не демонтировать установки Рутиловского. Опечатать хоть семью печатями, но сохранить для будущего, потому что Рутиловский в области радиотехники был эмпириком, и созданные им приборы не имели какой-либо документации.

Этим он, впрочем, только подлил масла в огонь. Слово «эмпирик» звучало тогда тоже как тяжкое обвинение.

Просил он также хотя бы разрешения снять принципиальную схему аппаратуры. Но раз направление, в котором работал Рутиловский, было признано ошибочным, аспиранту откровенно посоветовали подумать о своей собственной голове и лишили права доступа в институт.

Ну а Цоколев? Он продолжал спокойно жить и работать.

Правда, три или четыре дня спустя Цоколев пережил некоторое потрясение: Рутиловского неожиданно привезли в институт. В сопровождении двух штатских, осунувшийся, бледный, низко опустив голову, он прошел по лаборатории, односложно отвечая на вопросы спутников. Около тридцатиканального энцефалографа — по тем временам прибора довольно редкого — он несколько минут постоял, положив руку на эбонитовую панель, усеянную гнездами для подключения электродов. И пока штатские рулеткой измеряли расстояние от энцефалографа до ближайших окон и зарисовывали расстановку приборов в помещении, он все стоял так, невидящими глазами глядя перед собой и машинально ощупывая панель.

А когда его увели, Сидоров и Смирнова — сотрудники больше не существующей группы Рутиловского — с самыми обворожительными, как показалось Цоколеву, улыбками вдруг обратились к нему с просьбой дать им возможность в последний раз снять энцефалограмму. Цоколев, испуганный неожиданным появлением Рутиловского, покорно и торопливо натянул на голову шлем с электродами.

Ему подавали команды, он в уме складывал и вычитал числа, думал о музыке, вспоминал радостные и горестные события своей жизни, здоровался с воображаемым другом — такие задания он повторял уже много раз и выполнял совершенно автоматически. В сущности, в этом и заключалась его работа у Рутиловского все последние годы: быть объектом исследования — ну а Сидоров и Смирнова, заглядывая в крошечную бумажку, исписанную, заметил Цоколев, рукой Рутиловского, колдовали у переключателей.

И, наблюдая, с каким напряжением они работают, он думал во время пауз для отдыха: «Вертитесь, вертитесь… И с Рутиловским-то были вы пешки, а уж без него вообще…»