Джон Кессел - Это все правда

— Я не финансист, а охотник за талантами.

— Охотник за талантами — мы сможем использовать и это! Вы должны знать всех великих актеров и актрис второй половины двадцатого века, мы успеем раньше других подписать с ними эксклюзивные контракты. Через десять лет мы станем главными в кинобизнесе!

Он шагнул к столу, наполнил стакан и поставил его передо мной.

— Знаете, не расскажи вы мне все в подробностях, я никогда бы не усомнился в том, что вы обычный слуга. Так что вы и сами неплохой актер. Лихо меняете личины! Яго, вливающий яд слов мне в уши. Прекрасно, мы определенно сможем использовать еще и это. Только не говорите, Детлев, что в будущем нет кое-каких аспектов, которых вы хотели бы избежать. Вот ваш шанс. Вдвоем мы сможем навсегда распрощаться с Кернерами этого мира, а еще лучше — преуспеть в их мире и натянуть им нос!

Это что-то новенькое. Мне и раньше сопротивлялись. Несколько раз даже предлагали убираться. Я сталкивался с паникой и недоверием. Но еще никогда «жертва» не пыталась меня соблазнить.

Любопытнее всего, что в словах Уэллса было немало смысла. Может, сумей я доставить его в наше время, и мое будущее было бы обеспечено, но, похоже, этому не суждено случиться. Все, что я наговорил Уэллсу о его судьбе — отсутствие настоящей семьи, распри с киномагнатами, печальные перспективы, — в той же степени относилось и ко мне. И поскольку я сжег этот период времени во Вселенной, добираясь сюда, никто из будущего не явится за мной, как бы я того ни желал. Я мог бы ставить фильмы вместе с Уэллсом, а когда-нибудь сумел бы снимать и без него.

Но тут мой взгляд упал на яуф с фильмом, и я мигом взял себя в руки. Слишком хорошо я знал биографию Уэллса. Окружающие не предавали его. При случае он сам был не прочь совратить и обмануть даже самых верных друзей. Это всегда была любовь на его условиях.

— Спасибо за предложение, — кивнул я. — Но мне нужно возвращаться. Идете со мной?

Уэллс сел на соседний стул и улыбнулся.

— Можете доложить директору вашей студии или тому, кто вас послал, что я оказался куда более крепким орешком, чем ему представлялось.

— Вы горько об этом пожалеете.

— Посмотрим.

— Я уже все видел. И вам показал. Лицо Уэллса потемнело.

— Да, это было неприятно, — сухо заметил он. — Но теперь, похоже, наши дела закончены.

Значит, ничего не вышло, и по возвращении меня не ожидает ничего хорошего. Остается один шанс спасти свою репутацию.

— В таком случае, если не возражаете, я возьму это.

Я потянулся к яуфу с «Амберсонами». Уэллс с поразительной быстротой взметнулся со стула и успел схватить яуф чуть раньше меня. Выпрямился и прижал к себе яуф, стараясь устоять на покачивавшейся палубе.

— Бросьте, Орсон. Почему вы не хотите, чтобы мы получили ваш фильм? Целое столетие после провала предварительной демонстрации в Помоне никто не видел вашего шедевра. Это Священный Грааль утраченных фильмов. Какой смысл скрывать его от остального мира?

— Потому что он принадлежит мне.

— И будет по-прежнему принадлежать вам, даже если вы отдадите его. Разве вы снимали его не для того, чтобы тронуть людские сердца? Чтобы зрители им восхищались? Подумайте о…

— Я сам скажу вам, о чем подумать, — перебил он. — Подумайте об этом.

Он схватил яуф за проволочные ручки, развернулся и раскачал тяжелую металлическую коробку, как метатель молота, прежде чем размахнуться и швырнуть ее через борт. Отпустив яуф, он споткнулся и судорожно схватился за поручень, чтобы не упасть. Яуф описал дугу в лунном свете, с тихим плеском упал в воду и мгновенно исчез.

Я работал с видеомонтажером, когда в квартиру вошла Мойра. Она не потрудилась постучать, впрочем, как и всегда. Я допил остаток джина, остановил на экране изображение Энн Бакстер и развернулся в кресле.

— Иисусе, Дет, ты когда-нибудь собираешься распаковывать вещи? — осведомилась она, обозревая горы коробок, все еще загромождавших гостиную.

Я отправился на кухню, чтобы наполнить стакан.

— Это зависит от того, собираешься ли ты снова выкинуть меня.

— Сам знаешь, я и не хотела. Это все Виджей. Вечно заглядывает мне через плечо, — пробормотала она и последовала за мной на кухню. — Это джин двадцатого века? Дай попробовать.

Покрутив в руках сморщенный лайм, валявшийся на раковине со времен моего путешествия в 1942-м, она положила его обратно.

— Кроме того, у тебя заплачено по сегодняшний день.

По сегодняшний день. Но Роузтраш отказалась и далее держать меня на зарплате. Она просто взбесилась, когда я вернулся без Уэллса, хотя, похоже, так наслаждалась, унижая меня, что это удовольствие стоило всех расходов на путешествие во времени. Она отчитывала меня за провал, в то же время давая понять, что от такого, как я, ничего иного и ожидать не приходилось. В пространных нотациях весьма оригинально сочетались снисходительность и презрение: в ее глазах я не только сам был неудачником, но и пособником такого же неудачника, как Уэллс.