Владимир Крышталев - Игры богов

– Перебирать?..

Я впервые видел Марго в растерянности. Наверное, не так уж много она знала о моей жизни, которая местами была довольно-таки собачья, и не так уж хорошо читала мысли. Наконец она справилась с собой.

– Честное слово, никогда бы не подумала.

Я молча пожал плечами.

Подошел официант, и Марго сделала заказ. Большинство названий мне не были знакомы, что само по себе неудивительно: я ведь в первый раз на Менигуэне. Когда официант удалился, моя собеседница вновь повернулась ко мне. Теперь в ее глазах была улыбка, но лицо оставалось серьезным:

– Раз лягушками тебя не удивишь, то попробуем что-нибудь другое.

– С удовольствием.

– Но ты же не знаешь, что я заказала.

– Зато я доверяю твоему вкусу. – Она улыбнулась, и я вдруг понял, что уже привык видеть ее улыбающейся. Эта улыбка – доброжелательная, открытая, мягкая, понимающая, нежная – успела сформировать в моем сознании какой-то цельный образ, наделенный теми же качествами. Мысленный образ Маргарет. И я не мог уже представить ее другой – злой, угрюмой, жестокой, коварной, упрямой. Воображение просто отказывалось работать.

Но кое-что в рассказанной ею утром истории меня настораживало. Это снова и снова возвращало меня к исходному вопросу: возможно ли, что Маргарет лишь очень профессионально играет роль? И если да, то для чего она это делает? С такими мыслями я, с одной стороны, потихоньку начинал чувствовать себя параноиком, а с другой – постоянно пытался найти в моей собеседнице какое-нибудь несоответствие созданному ею образу. Второе у меня получалось плохо, тогда как первое – все лучше.

А Марго оставалась естественной. Мы повели спокойную беседу о разных пустяках, пробуя при этом блюда, принесенные официантом, – кстати, все оказалось весьма умеренным и очень вкусным, так что мое доверие было оправдано. Наш разговор перескакивал с одной темы на другую: я рассказал несколько занимательных историй, Марго ответила тем же, и постороннему наблюдателю могло бы показаться, что за столиком болтают старые друзья. Да что там постороннему – так уже казалось мне.

Тем временем людей становилось больше. На эстраду вышли музыканты, вызвав приветственные аплодисменты, незаметно стихла фоновая мелодия, уступая место непривычно резкому и сильному звуку саксофона. Как бы в ответ на это зал загудел громче, но теперь музыка словно обволакивала каждый столик, и в общем шуме стало трудно различать отдельные слова. Образовалась почти идеальная обстановка для разговора с глазу на глаз.

– Знаешь эту песню? – полюбопытствовала Марго.

– Если честно, то нет.

– Это «Солнечный ветер грез», одна из известнейших композиций двадцать второго века. Отзвуки далекого прошлого, докатившиеся до наших дней.

В ее голосе промелькнула мечтательность. Мне исподволь передалось ее настроение, и в тон я произнес:

– Тысячелетняя старина. Впрочем, говорят, музыка не стареет.

Маргарет кивнула и отпила из своего бокала, в котором играло изумрудными и бордовыми искорками настоящее гирейское вино. Потом снова поставила бокал на столик и уточнила:

– Не стареет не только музыка. Искусство вечно – так утверждали древние, и они, наверное, были правы.

Все-таки мечтательность ей шла. В неярком свете, смягчавшем оттенки и скрадывавшем полутона, ее задумчивое лицо стало еще красивее, и я поймал себя на мысли, что не могу оторвать взгляда от этого лица.

– Красота, – промолвил я.

– Что? – Марго отвлеклась от каких-то своих мыслей, мгновенно вернувшись к теме разговора.

– Вечна красота. А искусство – лишь форма ее выражения. Формы изменяются, содержание остается.

Моя собеседница неопределенно повела плечами:

– Может, и так. Но вечность ведь понятие относительное. Для людей две тысячи лет – уже вечность. А для Вселенной это миг.

Она задумалась, поглаживая ножку бокала. Потом, будто отмахнувшись от меланхолического настроения, улыбнулась:

– Мы, кажется, начали с музыки, а погрузились в философию. Это мне только что напомнило случай, когда я поджидала одного знакомого на университетской кафедре. Там, кроме меня, были еще двое старичков-профессоров. Они сперва занимались какими-то своими делами, потом один обронил замечание о погоде, второй поддержал, и они легко и естественно перешли к обсуждению основных проблем мироздания.

При этом, конечно, каждый забросил то, чем занимался, и уделил все внимание последовательности изложения своей теории.