Ирина Дедюхова - Повелительница снов

— Не налегай, не налегай Лариса! — отстранил он ее от себя, — Что за девчонки-то хоть? — И, резко понизив звучный голос, спросил у толкавшей его дамы, — Они хоть сосать-то умеют?

— Ну, кто, девочки, поедет со мной? — повернулся он к ним от Ларисы, насмешливо дразня коробкой с куклой, принятой у почтительного зама. Варя решительно шагнула вперед.

— Ты что, Миш, рехнулся? Вечером все, вечером! ласково отпихивала его от девочек жирная Лариса. Она кинула быстрый тревожный взгляд Зое Павловне, та подскочила к ним, отобрала цветы и свистящим шепотом приказала: "Быстро по домам, дряни! На трамвай — быстро!".

Варя была разочарована до глубины души. Ну, зачем тогда вообще эти съезды, если кукол дарят только лысым дядькам? Чего они ее выгнали-то? Этот дяденька еще не слышал, как она читает стихи! А, кроме того, протезировавшаяся у ее мамы кассирша из кафе «Романтика» подарила им большую редкость — пачку пластиковых трубочек для коктейля. Варя ими сосала абсолютно все — от чая до жидкой манной каши. Они еще не знают, как она умеет сосать!

Только летом на хуторе Варя чувствовала, как с ее души падает еще непосильный для нее груз. Врать здесь не просили, наоборот, если Варька пыталась подвирать или льстиво подлащиваться ко взрослым, ее презрительно обрывали. Педагогические усовершенствования Варькиной натуры поэтому выветривались за пару дней. Она становилась обычной деревенской девкой, которой наряду с привычкой к работе старались привить трезвый взгляд на жизнь без идеологических залетов.

В дежурную очередь Ткачевых дед взял Варю в подпаски в общественное стадо. Это было хлопотное и нудное занятие. Животные так и норовили разбрестись, растеряться. В обед они подогнали стадо к хутору, и дед пошел перекусить и чуток передохнуть, а Варя осталась следить, чтобы скотина не потравила молодую сочную поросль кукурузы. Вдруг она увидела, что три овцы, отбившись от стада, стоят недвижно поодаль в канавке, жалобно блея. Неподалеку возвышался кирпичный остов выгоревшего когда-то длинного здания, похожего на коровник. Варя смело направилась в их сторону и вдруг с ужасом почувствовала, что под ногами у нее зыбкая пустота. Овцы же, по ее следам, с трудом подтягивая копыта, стали пробираться в ее сторону. Рядом с ней была твердая кочка, на которую они по очереди вскарабкались. Варя успела поворотиться и схватить последнюю овцу за хвост. Цепляясь за шерсть животного, она со звериным упорством выбиралась из засосавшей ее уже выше колен грязи. Выбравшись, отдышавшись, она отогнала стадо подальше от гиблого места, навсегда приметив обманчивую яркую зелень, пятном выделявшуюся среди остальной выгоревшей степной растительности.

Подогнав стадо к воде, Варя стала тщательно отмывать ноги от налипшей, привлекающей мух грязи. Она с трудом оттирала ее и вдруг заметила, что после смытой земли на ее ногах все же остается какой-то беловатый налет, похожий на жир. Захватив жменю песка, она кое-как его смыла. Потом пришел дед и строго выговорил ей за то, что она поворотила стадо от кукурузы к заброшенной ферме: "Ты и сама там не шатайся, Варька! Места там гиблые!". Когда Варя спросила, чего же они так живут, что из окон мазанки видать такие места, то дед сказал, что никто в том не виноват, кроме немцев, которые в ферме лагерь военнопленных сделали, а в силосном рве рядом коммунистов и местечковых евреев расстреливали. Тогда до Вари дошло, что за жир она оттирала с ног, когда чуть не утонула, увлекаемая безымянными неупокоенными мертвецами.

Вечером они ужинали молоком с покрошенным в него белым пушистым хлебом. Бабушка, глянув на внучку, с удивлением сказала: "Варька, ты же черноголовая была, а за день вся выгорела!". Бабушке не пришло в голову, что Варька не просто на солнце стала пегой, а что у нее появилась первая прядь седых волос.

Война с Дона не ушла, война так и осталась здесь и являла свою страшную суть в каждом подворье, скалилась из каждой щели. Каждая семья помнила какой-то неизбывный ужас из бытия у кромки силосной ямы. Нет, такой войны Варька не хотела бы для себя! На многих базах стояли обгоревшие остовы румынских автобусов, превращенных в курятники. На них когда-то день и ночь двигалась через хутора к Сталинграду неисчислимая армада. Такой технически оснащенной, блестящей, разноязыкой армии не видели в этих местах. На это было просто смотреть невозможно, но отдаленные разрывы орудий говорили, что там, в Сталинграде " глаза боятся, а руки делают ".