"Это потребовало мужества и кое от кого из родни, - сказал я. - Как вы думаете, он был счастлив после этого?"
"Думаю - да, - сказал он. - Но он был моложе".
"Я уже говорил, что вы старик, - сказал я. - Но я не имел в виду, что жизнь для вас кончилась. Вы в великолепной форме. Можете прожить еще, по меньшей мере, лет пятнадцать. Если подумать о том, сколько всего вы сможете сделать за это время..."
"А если подумать о том, чего я не смогу сделать?" - произнес он. Тон его подтвердил мои подозрения: я почувствовал, что под всем этим внешним лоском, дружелюбием и осторожными попытками снискать мое расположение скрывается отчаяние.
"Вы, наверно, имеете в виду секс", - сказал я.
"Да, - сказал он. - Дело не в том, что я с этим покончил. Отнюдь нет. Но теперь это уже иначе. Не удовольствие, а самоутверждение. И молодым женщинам - а они должны становиться все моложе и моложе - это льстит, потому что я важная персона, но когда они думают, что я не вижу, у них на лице всегда удивление: Для-своего-возраста-он-просто-чудо-и-что-мне-с-ним-делатьесли-у-него-случится-инфаркт-тащить-в-холл-и-оставить-у-лифта-и-как-на-негонапялить-одежду? И как бы я ни был хорош - а я, видите ли, все еще неплохой любовник, - в этом всегда есть элемент унижения".
Его очень волновало унижение. Унижение возраста, которое и мы с тобой, Данни, не должны недооценивать, хотя мы, состарившись, и сумели поставить возраст себе на службу. Но все обстоит иначе, если ты все свои лучшие силы отдал созданию имиджа чудесного Боя: приходит время, когда хорошенькие девушки уже смотрят на тебя - не как на боя, а как на старого боя. Унижение, когда вдруг обнаруживаешь, что обмишурился и блестящая должность, которую тебе даровала Корона, на самом деле - тирания обязанностей, как и сама Корона. И унижение, когда обнаруживаешь, что человек, которого ты считал своим другом, - пусть не ахти какая важная персона, с твоей точки зрения, даже очень эксцентричный, но тем не менее друг, - хранит свидетельство подлости, которую ты совершил, когда тебе было десять лет, и все еще видит в тебе (хотя бы и отчасти) подленького мальчишку.
Последнее ему было перенести труднее - гораздо труднее всего остального, но Бой принадлежал к разряду людей, которые искренно считают, что прошлое можно зачеркнуть, если просто забыть о нем. Не сомневаюсь, что и ему приходилось сталкиваться в жизни с унижениями. А кому - нет? Но он умел подниматься выше них. А вот об этих новых унижениях он не смог бы забыть никогда.
"Что вы собираетесь делать с камнем?" - спросил я.
"Значит, вы видели, как я его взял? - сказал он. - Избавлюсь от него. Выброшу".
"Я бы не стал бросать его во второй раз", - сказал я.
"А что еще с ним делать?" - спросил он.
"Если он вас и в самом деле беспокоит, вы должны прийти с ним к соглашению, - сказал я. - На вашем месте я бы сделал что-нибудь символическое: возьмите его в руку и оживите в памяти тот момент, когда вы бросили его в Рамзи и попали в мою мать, но только на сей раз не бросайте его. Стукните себя им по голове покрепче".
"Я в такие дурацкие игры не играю", - сказал он. И поверишь ли - он был готов расплакаться. Великолепный Бой был готов расплакаться.
"Почему дурацкие? Посмотрите на это как на некий обряд. Признание своей ошибки и раскаяние".
"Чушь свинячья", - сказал он.
Я стал не очень удобным собеседником: слопать себя не дал, а взамен предложил ему что-то странное и даже унизительное. Кроме того, я чувствовал: что-то его гложет, и он хочет побыть с этим наедине. Он тронулся, и скоро мы уже были в моем отеле - ты знаешь, в "Ройял-Йорк", совсем рядом с гаванью. Он пожал мне руку с дружелюбием, которое, наверно, не изменяло ему всю жизнь.
"Рад был с вами познакомиться. Спасибо за совет", - сказал он.
"Это всего лишь то, что сделал бы в подобных обстоятельствах я сам, сказал я. - Я бы сделал все, чтобы проглотить этот камень". Клянусь, сказано это было чисто символически. Я имел в виду - примириться со всем тем, что значил этот камень для него. Но он, казалось, не обратил внимания на мои слова.
"Я имею в виду ваш совет об отречении, - сказал он. - Глупо, что я сам до этого не додумался".
И тут я понял, о чем он говорит. Он намеревался отречься, как и его герой до него. Но, в отличие от принца Уэльского, он не собирался жить после этого. Тут вот в чем дело, Данни. Мы с Лизл убеждены, что мужчина, исполнивший самое заветное его желание (хотя бы и только тем, что подал ему пример), это тот, кто решил не быть Эдуардом VIII.
Что я должен был делать? Настаивать, чтобы он поднялся ко мне в номер, а там попотчевать его кофе и убедительными доводами. Не очень-то в моем духе, а? Вряд ли этого можно ждать от собрата по волчьей стае, кн?
Читать дальше