А Деревицкий: Три порции соуса жизни

Боясь подскользнуться, мелкими шажками сошла к проруби. Играла в ней ведром, тугой ручей сопротивлялся... И вдруг оцепенела - есть такое чувство взгляда. Медленно подняла глаза - напротив, по слепящему насту турраски к ней спускался худой длинноногий медведь. Проволока ведерной рукоятки соскочила с пальцев, ведро исчезло под водой и его со скрежетом потащило под тонким и поющим льдом. Медведь вскинулся, попробовал остановиться, но на выпрямленных лапах, круша наст, заскользил по склону. Низко пригнул голову, слепо рыскал глазками...

За базой глухо колматил их вездеход. Его далекий мерный звук временами огрызался, взрыкивал. За ручьем под сопкой визжала и захлебывалась петрушина мотопила. Ему вот хоть бы что все эти звуки, а ей не докричаться...

Он переступил с одной лапы на другую. Развернулся и потрусил вниз по ручью. И ни разу даже не остановился, ни разу не оглянулся на нее.

Стало очень холодно. Но поднялась, лишь дождавшись, когда зверь скроется из виду. "Черт возьми, вкус и соус жизни,.." - и обняв себя за плечи, поспешила, вся дрожа, скорей к палатке. Опустилась на высокие нары и нервно ткнула пальцем клавишу взревевшего кассетника.

... Петя вырезал широкий клин и теперь вгрызался пилой по другую сторону ствола. Лис уперся жердиной повыше, изготовился нажать, чтоб при падении направить ствол. Петя мотнул головой - выплюнул изжеванный мундштук беломорины. Ствол пискнул, его тихо повело, Лис приналег на жердь...

- Чтоб тебя!.. - Петя дернулся - пилу заклинило в зарезе.

Чтоб не изуродовать уже рихтованную шину, стал осторожно поднимать пилу вослед за кренящимся деревом.

В последнее мгновение паз зареза приоткрылся - шина выскочила, и Петя с облегчением вскрикнул - "Н-ну!"

Необычайно богатая крона неожиданно спружинила и, как орудийный ствол в откате, могучий тупой комель отбросило назад, и повело дугой. Взглядом, полным ужаса, Петя успел лишь проследить за смертельным махом комля. Пролетев над человеком, ствол бухнул по земле, вспугнув облако снежинок. Петя оглянулся на Лисовского и с бормочущей пилой в руках сел в затоптанный снег. Стащил ушанку, провел ею по лицу. Лисовский рухнул рядом:

- Ты в фуфаечке родился!..

... Сашка решил заменить торсион. Наехать на валун не удалось, пришлось топать за домкратом. Деревянных плах под рукою тоже не было, подмостил каких-то чурочек. Когда нужный балансир освободился, не повезло еще раз - стальной стакан-съемник выскользнул из рук, звякнул по гусянке и нырныл под лодку. Дотянуться до него между катками Сашка не смог. Чертыхнулся, сбросил шапку, рукавицы, расстегнул-распахнул телогрейку и полез ползком под вездеход.

То ли задел те чурочки, то ли пятка домкрата сорвалась... Он лишь поймал краем глаза движение качнувшейся вселенной и на спину сразу же легла тяжелая, могильная броня.

После первого удавшегося вздоха в гудящей голове проползло: "Повезло - я щуплый, телогрейка мягкая..."

По бокам свет закрыли огромные диски катков - занавесили половину мира. Рук в ватных рукавах не завести и не согнуть. До конца продохнуть получается не всякий раз.

Пытался крикнуть - слова завязли на дне глотки. Прислушался. Где-то далеко неровно пела "Дружба". И ведь ее сегодня завели в первый день после петиной починки... Плыла какая-то мелодия. "Танька ошалела - "Машина времени" поет на всю долину..." Там действительно слышалось - "А где-нибудь, за тридевять земель, в домах и тихо, и тепло..." Поморщился, подумал: "А тут тепло за каких-то тридевять шагов..."

Светило было скрыто за броней. Стал настойчиво хвататься холод...

День кончался. Когда солнце опустилось и между черными планетами катков заглянуло ему в белое лицо, от его кровавого света Сашка уже не зажмурился...

День кончился и снега перечеркнуло долгими тенями прозрачных деревьев. По горизонту тоненько разлился сок ста тысяч апельсинов. В ультрамариновой выси зенита загорелась чья-то звезда.

... Татьяна оттирала стонущему Сашке деревянные руки и ноги, а Лисовский толкал полешки в гремящую железную печь: "Что же для всех нас стало изначальным риском? Выбор места и образа жительства?.." Пришел какой-то беспричинный страх. И Лис снова почувствовал вкус жизни...