Анна Семироль - Азиль

Воцаряется молчание. Мать и отец поражённо смотрят то друг на друга, то на младшего сына. Бастиан гонит прочь внезапную догадку, но вопрос всё равно срывается с языка:

— Ты решил опозорить семью браком с косоглазой девкой с окраины?

Ники подходит к нему, смотрит прямо в глаза.

— Если ты позволяешь себе оскорблять свою жену, то я не позволю тебе — и никому вообще в этом доме! — дурно отзываться о моей невесте, — чеканит Доминик, сдерживая звенящую в голосе ярость. — Я изучил закон: нигде не сказано, что я не могу жениться на той, которую сам выбрал. Нигде не сказано, что живущие в Третьем Круге не могут стать полноправными жителями Ядра путём заключения брака.

— Ты не посмеешь! — выдыхает Бастиан.

— Сынок, — дрожащим голосом окликает Ивонн. — Выбирай любую девушку Ядра, не равняй себя с грязью…

— С грязью? Да вы зажрались, маменька! — театрально разводит руками младший сын. — Это такие же граждане Азиля, как и мы. Только по недоразумению мы не видим в них людей. Хотя пользуемся их трудом и… — он склоняется к уху Бастиана и вкрадчиво вопрошает: — Мы же оба знаем, куда делась настоящая мать Амелии после извлечения плода из её чрева, верно?

Бастиан молча бьёт брата в лицо. Ники отшатывается, прижимает рукав к разбитым в кровь губам. Обводит взглядом ошарашенных родных, подмигивает сжавшейся от испуга Веронике.

— Туше, дорогие. Примите как факт, — усмехается он и покидает гостиную твёрдым шагом.

Ровно в шесть вечера Акеми сметает мягкой кистью пыль с букетов пластиковых цветов, гасит электрические свечи в траурном зале и спешит в каморку, где переодевается персонал. Стаскивает через голову помпезное чёрно-белое платье с рюшами, бережно вешает в шкаф, натягивает старый штопаный комбинезон неопределённого цвета, подхватывает штормовку и спешит к выходу. И в дверях едва не налетает на Сорси — хитроглазую деваху с выбритыми, покрытыми татуировками висками и рыжими волосами, скатанными в дреды.

— Гомен [3] Гомен (gomen) — «извини» по-японски. , — выдыхает Акеми короткое извинение.

Сорси пожимает плечами и затягивается синтетической сигаретой. Акеми со всех ног несётся к остановке гиробуса. Его красная бочкообразная туша как раз выруливает из-за поворота. Гиробус подкатывается к остановке, двери с шипением открываются, выпуская людей, а потом впускают внутрь ожидающих посадки.

— Подождите! — кричит Акеми, машет руками.

Водитель — старый знакомый отца Акеми — узнаёт её издалека, и гиробус трогается с места, лишь когда девушка оказывается в салоне.

— Добрый вечер, Акеми. Что вдруг мимо дома? — интересуется водитель.

— Надо в порт, — коротко отвечает она и проходит к задней двери. Общаться ни с кем не хочется.

Акеми смотрит сквозь пыльное стекло на обшарпанные стены жилых домов, на длинный забор целлюлозной фабрики. Накатывают воспоминания рабочего дня: маленькая девочка со страшно раздутым животом и умиротворённым синюшным личиком, плачущая над её телом молодая женщина, Сорси, тщетно успокаивающая горюющих родственников ребёнка. Отвратительный искусственный запах лилий, через который пробивается ещё более мерзкая и тяжёлая вонь мёртвого тела. «Старайся не дышать рядом с трупами, — наставляла Сорси новенькую. — Ты ж не знаешь, кто от чего умер. Дети мрут только от заразы. Руки мой чаще, помогаешь обряжать — надевай маску».

К горлу подкатывает тошнота и горечь, Акеми встряхивает головой, морщится. Считает мысленно, стараясь перебить неприятные воспоминания. Двадцать, сорок семь, сто тридцать девять…

Она никогда не думала, что умирает так много детей. Каждый день — один-два. Редко когда привозят только взрослых. Мёртвых детей куда больше, чем стариков. И они куда страшнее — маленькие восковые люди, будто ненастоящие. Касаться их невыносимо. Всё время кажется, что сейчас закрытые глаза распахнутся, и в лицо тебе взглянет что-то жуткое, нечеловеческое.

Четыреста двенадцать, считает Акеми. Пятьсот семь…

Ей казалось, она не боится ни мёртвых, ни смерти. Когда умерла мама, Акеми было девять лет. Мама ушла тихо и быстро, и Акеми и Кейко долгое время верили, что она уснула. Отец в то утро сказал, что она очень устала, и ей нужен отдых. Закутал маму в расшитое цветами сакуры покрывало и унёс. А когда вернулся, сказал дочерям, что мама обязательно вернётся. Просто нескоро. И добавил: «Ей бы хотелось, чтобы вы вели себя достойно».