Анна Семироль - Азиль

Стук в очередной раз вырывает его из зыбкой дрёмы. Доминик рывком садится на кровати, швыряет в сторону двери подушку и в ярости орёт:

— Да пошли вы в жопу!!!

Стук возобновляется, но на этот раз он исходит не от входной двери, а со стороны окна. Кряхтя и охая, Ники спускается с постели, раздёргивает тяжёлые шторы и видит Амелию, сидящую снаружи на подоконнике.

— Бог ты мой, конопуха, второй этаж! — восклицает Доминик.

— Если ты меня не впустишь, я прыгну и убьюсь, — мрачно заверяет она.

Ники поднимает раму, и довольно улыбающаяся девочка оказывается в его комнате. Поправляет пышную розовую юбку, смотрится в пыльное зеркало и озирается по сторонам.

— Ну у тебя и бардак! — выдыхает она восхищённо. — Ты что — убил и съел горничную?

Обходит комнату, поднимает с пола подушки, забрасывает их на кровать. Трогает ножкой в белом чулке валяющийся ботинок, рисует пальцем в пыли на столе. Доминик со вздохом опускается в кресло у окна.

— Ты как сюда забралась?

— Залезла на яблоню.

Амелия берёт в руки небольшой свёрток из целлюлозной бумаги, перевязанный синей лентой:

— Это мне, да?

— Положи. Это для моей девушки.

Она фыркает, но слушается. Шелестит юбкой, залезая на подлокотник кресла, придирчиво рассматривает Ники.

— Что? — бурчит он.

— Папа сказал, что ты конченый придурок, — торжественно объявляет Амелия. И тут же получает шлепка по губам.

— Не смей ругаться, гадкая конопуха! Рот зашью!

— Папа при мне сказал — значит, можно повторять. Если бы он сказал, а я подслушала — то ага, нельзя, — говорит Амелия обиженно. И тут же спрашивает: — А что такое «конченый придурок»?

Ники задумчиво чешет макушку. Он никак не может решить, что правильнее сделать: надрать поганке уши или ответить на заданный вопрос. Интуиция подсказывает, что вернее всего было бы врезать старшему брату, но так как Бастиана нет поблизости, этот вариант отпадает. Амелия смотрит на дядю выжидающе, и в её взгляде Доминику чудится насмешка. Внезапно Ники ощущает небывалый прилив сил. Улыбается и беззаботно отвечает племяннице:

— Конченый придурок, милая — это я. Я окончательно и бесповоротно делаю, что хочу, и это раздражает окружающих. Например, твоего папу. И маму, наверное, тоже.

— Маму не раздражает. А вот бабушка сейчас так противно визжит на первом этаже, что о-ля-ля! — Амелия воздевает руки, пародируя жест, которым великосветские дамы выражают восхищение. И продолжает: — Дядя Ники, почему, когда я хулиганю, никто не кричит, а когда ты…

— Я не хулиганю, — строгим голосом перебивает её Ники. — Я заявляю о себе.

Амелия вздыхает и ложится поперёк кресла, спиной на колени Доминика. Болтает ногами, смотрит на небритый подбородок дяди снизу вверх.

— Это одно и то же. Просто детей наказывать можно, а взрослых нет, и на взрослых остаётся только орать. Вот вы и называете одно и то же разными словами.

— Мадемуазель Каро, вы непростительно умны для своего возраста. Вы где-то прячете пузырёк с волшебными таблетками, от которых растёт интеллект?

Амелия перестаёт болтать ногами, переворачивается на бок, тычет пальцами в пуговицы на рубашке Доминика.

— Что растёт?

— А, не такая умная, — хмыкает Ники, поднимает Амелию под мышки и ставит на пол перед собой. — Интеллект — это ум.

— Угу, взрослое слово, — кивает она. — Нет никаких волшебных таблеток. Волшебство есть только в маминых сказках, а там всё выдумано. А я просто много читаю.

— Портишь свои прекрасные карие глаза. Кстати, ты зачем сюда явилась?

Амелия пожимает плечами и направляется к выходу, стараясь идти вдоль полосы узора на ковре.

— Конопуха! — напоминает о заданном вопросе Доминик.

Маленькие детские руки тянут дверную ручку вниз, потом дёргают сильнее, но дверь заперта и не поддаётся.

— Открой, — сурово требует Амелия, не поворачиваясь к Ники.

Он отпирает оба замка, услужливо распахивает перед девочкой дверь. Амелия гордо вскидывает подбородок и выходит. На пороге оборачивается и говорит:

— Хоть ты и неуч, но ты мой друг. И когда все вокруг кричат, что ты ужасно себя вёл, мне не хочется кричать то же самое. Я приходила, чтобы сказать, что больше на тебя не дуюсь. А ты мне даже не обрадовался.

И убегает, глухо топоча босыми пятками по ковровым дорожкам и поддерживая пышную юбку. Ники глядит ей вслед и чувствует себя уязвлённым. Потом с грохотом захлопывает дверь, прислоняется к ней спиной и переводит дыхание. Взгляд скользит по стене напротив, увешанной фотопортретами предков, стоявших у истоков создания Азиля. Двести лет истории.