Гордон Диксон: Черный Чарли

Он оказался нетяжелым. И так, с Чарли на руках, я повернулся и пошел к просеке. Когда мы очутились на открытом пространстве, меня уже поджидали. Я свирепо посмотрел на них — и вдруг ярость моя погасла, как задутая свеча. Мне не за что было на них злиться. Они не испытывали к Чарли ненависти, они просто боялись его — и единственное их преступление заключалось в невежестве.

Толпа расступилась передо мной, и я отнес Чарли ко входу в его хижину. Там я положил его. Грудь и рукава моей куртки набухли от крови, и я заметил, что она не сворачивалась, как человеческая.

Сняв рубашку и разорвав ее на полосы, я с грехом пополам попытался перевязать его раны. Но кровь просачивалась, несмотря ни на что. Чарли с огромным усилием поднял голову, начал тихонько зубами стаскивать повязки, и я, оставив свои неуклюжие попытки, снял их сам. Я сел рядом с ним, чувствуя себя беспомощным и разбитым. Старания умирающего Лонгана, спешка, с которой я пересаживался с одного литерного рейса на другой, не дали ничего. Я прибыл слишком поздно. В оцепенении я сидел, смотрел на Чарли и размышлял, почему я не приехал на день раньше.

От самобичевания меня отвлекли попытки Чарли забраться в хижину. Моим первым желанием было помешать ему, но, видя его упорство, я передумал и, наоборот, помог ему.

Я не ожидал, что он появится снова. Мне казалось, он уполз умирать, повинуясь древнему инстинкту. Но через несколько секунд он снова появился на пороге. Здесь силы оставили его. Минуту он лежал неподвижно, затем слабо свистнул.

Я вытащил его наружу. Чарли повернул ко мне голову, держа в зубах то, что я сначала принял за комок засохшей грязи.

Я взял этот комок и начал ногтями соскребать грязь. Почти сразу проступила пористая поверхность песчаника — и у меня так сильно задрожали руки, что мне пришлось положить камень на землю, чтобы справиться с собой. Я впервые понял истинное значение, которое Чарли придавал всем этим вещицам, и понял, для чего он грыз и жевал свои камни. И в тот момент я поклялся, что какой бы формы ни была эта последняя и величайшая из его работ, я сделаю все, чтобы она заняла достойное место в музее, как настоящее произведение искусства. Ведь оно было задумано бесхитростно и выполнено с той любовью, которая не считалась с затраченными усилиями. Наконец, грязь отстала. Мне хотелось плакать и смеяться одновременно: из всего, что Чарли мог бы отобразить в камне, он выбрал как раз то, что ни один критик не посчитал бы возможным для художника его племени. Ибо он выбрал не растение или животное, не строение или какую-нибудь естественную модель из своего бытия, нет, вместо этого, с жалкой неловкостью, он вырезал из мягкого зернистого камня фигурку стоящего человека.

И я знал, кто этот человек.

Чарли поднял голову с перепачканной кровью земли и посмотрел в сторону озера, где меня ждал флайер. У меня не очень развита интуиция, но тут, в первый раз в жизни, я почувствовал значение этого взгляда. Он хотел, чтобы я ушел, пока он еще жив. Ему хотелось видеть, как я ухожу, унося вещь, которую он сделал. Я встал, держа фигурку в руках и, спотыкаясь побрел прочь. У края просеки я оглянулся. Чарли все еще следил за мной, и остальные держались от него на расстоянии. Я был уверен, что теперь они не станут его беспокоить.

И потому я отправился домой.

Но я должен рассказать вам еще кое-что. Долгое время, вернувшись с Планеты Элман, я не брал в руки грубую статуэтку. Я не хотел этого делать, так как был уверен, что, глядя на нее, просто лишний раз докажу себе, что знал с самого начала: никакие устремления и желания не могут создать произведение искусства там, где нет таланта и творческого видения.

Но как-то в конце года я разбирал всякие мелочи у себя в конторе. И поскольку я люблю порядок, а еще потому, что мне стало стыдно, я достал статуэтку из нижнего ящика, развернул ее и поставил на полированную поверхность стола.

Я был в кабинете один. Близился вечер; солнце, ослепительно красное, проникало сквозь высокое окно напротив стола и заливало всю комнату мягким янтарным светом. Я потрогал пальцами зернистый песчаник и поднял статуэтку, чтобы получше рассмотреть.

И вот тут я впервые сумел разглядеть не камень, а сам образ; то, что видел Черный Чарли, когда смотрел на Лонгана. Я увидел людей такими, какими они были для соплеменников Чарли. И я понял, что означали для Чарли люди. Но самое важное, я увидел мир так, как видел его Чарли своими нечеловеческими глазами; увидел красоту, к которой он стремился, которую почти нашел — заплатил за это жизнью.