Гордон Диксон: Молодой Блейз

Теперь следовало заняться чтением. Но желание читать вдруг пропало, вытесненное страхом за будущее, который он вдруг ощутил, после того как отверг попытку стюардессы развлечь его. А читающее устройство с Библией, Кораном и другими религиозными книгами, рекомендованными библиотекой на Новой Земле как наиболее подходящими для изучения верований, лежало, забытое, на коленях.

Он снова ощутил жуткую оторванность от всего, ощущение подвешенности в пространстве, вдали от населенных миров и людей, и чтобы избавиться от него, переключился на свою старую мечту о волшебной палочке, позволившей бы ему окружить себя людьми, по которым он тосковал, и жить так, как хочется.

Но даже мысли о волшебной палочке не помогали. Длинные выдержки из книг, которые он запоминал, глядя в лежащее на коленях читающее устройство, казались какими-то ненадежными и совершенно бесполезными для завоевания дружбы тех, кого ему предстояло встретить на Ассоциации. То, чему он обучился, чтобы развлекать и поражать взрослых, вроде гостей его матери, вряд ли чем-либо поможет ему в этом ультрарелигиозном мире.

Генри и два его сына, скорее всего, смогут принять его каким угодно, но только не более умным и ученым, чем они сами.

Блейз никогда еще не чувствовал себя столь беспомощным. Он действительно не мог ничего предложить Генри Маклейну и его семье, кроме того, что запомнил из Библии и других книг. Кто же он после этого, как не «ученая обезьянка»?

На него нахлынули неприятные воспоминания. Незадолго до того как Блейз расстался с матерью, его навестил друг Иезекииля – грузный седой человек, говорящий с чуть заметным акцентом. На всем протяжении их продолжительной беседы Блейз ощущал что-то особое, не поддающееся определению. Подобно недавно подходившей стюардессе, этот человек всячески старался выказать свое расположение. У Блейза тоже было искушение понравиться ему, но печальный опыт подобных попыток, предпринимавшихся им в прошлом, научил его сдерживать чувства. Этот человек задал Блейзу множество вопросов, и мальчик правдиво отвечал на те, что казались ему безопасными, а прочих как бы не понимал по детской наивности.

После пары таких встреч седой человек вдруг на несколько дней исчез. За день до отлета Блейз вошел в комнату рядом с гостиной огромного номера отеля, который занимала его мать, и услышал доносившийся оттуда голос Иезекииля. Ему отвечал голос седого друга. Но теперь его речь звучала совершенно иначе, он использовал совсем другие слова и иначе ставил ударения. И тут Блейз понял, что это – разновидность бейсика, язык, называемый «распевом», на котором говорили некоторые из самых фанатично верующих квакеров.

Блейз замер и стал вслушиваться: седой говорил о нем.

– …ученая обезьянка. Ты это понимаешь так же хорошо, как и я, Иезекииль. Именно этого и хотела от него мать, и она этого добилась. Твое решение пригласить меня понаблюдать за мальчиком разумно. В городе достаточно хороших психотерапевтов, но среди них нет ни одного родом из той же части Ассоциации, что и я, и Генри, и ты сам. Поэтому никто лучше меня не смог бы понять, что мальчишке предстоит. Прежде всего, он не будет другим Данно.

– Разумеется, – сказал Иезекииль. – Данно тоже был очень сообразительный, но в свои двенадцать лет ростом и силой превосходил взрослого мужчину. Одному Господу известно, каков он сейчас.

– Этого я не знаю, – ответил седой, – хотя слышал, что он стал настоящим великаном.

– Но ты ведь говоришь, что Блейз другой, – послышался голос Иезекииля. – Как же это может быть? Мать держала его под еще большим контролем, чем Данно. Ты же наверняка и сам отлично помнишь Данно – не раз видел его и встречался с ним, когда он еще жил здесь?

– И тем не менее говорю тебе – разница огромная, – настаивал седой. – Воспитанием Данно занималась исключительно мать, поскольку не могла доверить своего ребенка никому, и именно поэтому он во многом похож на нее. Он даже перенял ее умение «так испугать змею, чтобы она от страха проглотила собственный хвост». Что касается Блейза, то он хотя и жил под этой же самой крышей, вырос совершенно другим.

– Ах да, – отозвался Иезекииль, – ты, наверное, имеешь в виду его наставников. Верно, в этом смысле он, конечно, находился под более жестким контролем, чем Данно. Но…

– Нет, различия между ними гораздо глубже, – перебил его седой. – Он получил совершенно другое воспитание. Если Данно был частью жизни своей матери, то этот мальчуган находился совершенно вне ее. Как я уже сказал, он для нее – только ученая обезьянка. Диковинка, которую можно показывать другим, а иной раз потешиться и самой. С ним обращались как с солдатом, постоянно держали в узде. Менее одаренный ребенок такого бы просто не выдержал. Он же, слава Господу, справился с этим, но пошел по совершенно другому пути, чем Данно. Ты заметил, как он одинок и уже никому не верит?