Павел Вежинов - Антология

Я не знаю — и тогда не знал, сколько прошло времени, пока больной открыл глаза. Мы одновременно спросили:

— Как вас зовут?

— Фишер, — ясно произнес он, но вдруг захрипел, глаза у него запали. Мы применили возбуждающие препараты, и наши усилия не оказались тщетными. Агония продолжалась несколько минут, а потом сердечная деятельность возобновилась вновь. Медленно и слабо, но сердце билось.

Измученные и усталые, мы сидели друг против друга, но неожиданно Фельсен вскочил.

— Какое имя он назвал? — закричал он так громко, что я вздрогнул. — Не Фишер?

— Да, — машинально ответил я, не понимая, в чем дело.

Фельсен наклонился, обшарил одежду больного — из-за необходимости срочного хирургического вмешательства у нас не было времени раздеть раненых — и вскоре вынул из верхнего кармана удостоверение железнодорожника. Оно было выдано на имя Вейлера. Фельсен посмотрел на меня, быстро подскочил к трупу, накрытому простыней, обыскал его карманы, затем начал рыться в бумажнике. Он вытащил оттуда несколько документов, заглянул в них и с неописуемым волнением протянул мне. Говорить он не мог. В документах стояло имя Эрнесто Фишера.

Мы оба разом рухнули на стулья, и в тишине я услышал, как Фельсен выдохнул:

— Удача!..

Измученные, мы вышли из лаборатории, предоставив живого и мертвого попечению наших сотрудников…

На другой день утром мне на квартиру позвонил Фельсен и сообщил, что переживший операцию, несмотря на все усилия и уход наших сотрудников, в три часа утра скончался. Немедленно произведенное вскрытие показало, что смерть наступила в результате повреждения мозга.

— Да, — ответил я. — Да. Жаль беднягу.

И вот в ночь после несчастного случая с диктатором я почти не спал. Все время думал о Вейлере-Фишере. Меня и теперь мучает эта мысль, я не могу от нее отделаться. Диктатор-президент лежит без сознания в институте, и шансы на его спасение весьма сомнительны. Во время заседания государственного совета я говорил откровенно, ибо настолько не уважаю эту банду, что не считаю нужным притворяться перед нею. Смерть ее вожака или хотя бы снижение его дееспособности и, что еще существеннее, духовной энергии были бы чреваты бесчисленными последствиями. Я ненавижу и презираю диктатора за подлость и множество злодеяний, которые совершили против моих товарищей и других людей демократических взглядов его палачи во главе с Диким кабаном.

18 ноября. Продолжаю дневник, датируя его для удобства по старому летосчислению. Так привычнее.

Диктатор все еще без сознания.

Не нахожу покоя. Мысль точит, грызет меня, перед глазами пляшут черные круги, хотя выгляжу я спокойным. Не знаю, что делать, меня охватывает тревога: состояние президента в любой момент может стать критическим, и я опоздаю. Весь государственный совет днюет и ночует в институте, они заняли самую большую аудиторию и прилегающие к ней помещения. Сегодня к вечеру с немалым трудом мне удалось проникнуть туда и вызвать для переговоров главного идеолога и заместителя диктатора. Общеизвестно, что оба являются главной опорой и приближенными диктатора; один представляет грубую скотскую силу, другой олицетворяет хитрую осторожность. Говорят, диктатор поддерживает равновесие, опираясь на две эти противоположные силы, что, во всяком случае, свидетельствует о его недюжинном политическом таланте.

Мы уселись в одном из соседних помещений. Прежде всего я попросил строжайшего соблюдения тайны, в чем оба меня тотчас заверили. Постараюсь по возможности буквально воспроизвести наш разговор.

— Господа, — сказал я, — в данный момент состояние президента страны стабильно, но в любую минуту оно может измениться к лучшему или к худшему. Мы сделаем все, что можем, но в интересах излечения я должен обратиться к вам с небольшой просьбой.

Оба внимательно слушали, руководитель пропаганды сделал рукой знак, призывавший меня продолжать.

— Хотя вы и не специалисты, но, вероятно, слыхали об отрасли науки, занимающейся процессом регенерации нервов. — Оба подтвердили, Кабан несколько нерешительно и с опозданием. — Суть этого явления, — продолжал я, — заключается в том, что до определенной степени мы способны побуждать нервную систему создавать новые клетки. Однако эти новые нервные области пусты, в них отсутствуют тот опыт и те знания, которыми заполнялись старые области с самого начала нашей жизни. Разумеется, мы не в состоянии дать новое содержание, но можем регулировать определенным образом тональность, характер сознания, «частоту колебаний», если позволено так выразиться — это наиболее близкое сравнение. Но для этого абсолютно необходимо детальное знание прошлого.