Боб Шоу - Головокружение

Хэссон начал жевать и крохотные кусочки корня женьшеня — по два раза в день. Цвет у них был темный, красно-коричневый, консистенция противоударного пластика и вкус, чем-то напоминающий траву. Хэссон не понимал, чем они могут ему помочь, но после успеха с язвочками был вполне готов попробовать все, что порекомендует Оливер. У него улучшилось пищеварение, живот освободился от давящих газов, вернулся аппетит, и очень скоро Хэссон заново открыл простое удовольствие — предвкушение момента, когда можно будет сесть за стол.

Еда, которую ставили на стол в доме Уэрри, не всегда приходилась Хэссону по вкусу, но в середине второй недели его пребывания в Канаде Джинни Карпентер, которая по-прежнему относилась к нему с небрежной враждебностью, уехала в Ванкувер по каким-то неопределенным семейным делам. После этого готовила в основном Мэй Карпентер, и хотя у нее были ее собственные кулинарные недостатки, с точки зрения Хэссона их более чем компенсировало отсутствие ее матери. Оказалось, что Мэй Карпентер полдня работает в конторе компании по прокату растений. Она отправлялась туда три раза в неделю, а это значило, что пока Тео был в школе, Хэссон оставался в доме один, что его чрезвычайно устраивало.

Он по-прежнему как можно больше времени проводил в своей комнате у телевизора. Но несмотря на упорное желание не впускать в свою жизнь внешний мир, Хэссон заметил, что все больше и больше думает о реальных проблемах хозяев этого дома. После странной исповеди в баре Эл Уэрри вернулся к своему привычному образу: отправлялся по делам вызывающе-решительной походкой, выглядел подтянуто, жизнерадостно и собранно — само воплощение карьериста-полисмена, прекрасно сжившегося со своей работой. Он c небрежной уверенностью управлял крошечным полицейским отделением, и, казалось, что сказанное Баком Морлачером на него никак не повлияло.

Хэссон с удивлением заметил, что Морлачер, сначала три раза подряд врывавшийся в его жизнь, каждый раз все больше напоминая готовящийся к извержению вулкан, затих и буквально исчез со сцены. Он гадал, объясняется ли изменившееся отношение Морлачера тем, что у великана есть другие деловые интересы и он только время от времени делает Уэрри выволочки, или это имеет какое-то отношение к Мэй Карпентер. У Хэссона не было возможности проверить свои предположения, но ему казалось, что после подсмотренной им сцены в прихожей, отношения этих двоих продвинулись гораздо дальше. Его заинтриговал вопрос: что за личность на самом деле живет в Мэй за фасадом примитивной, ничем не осложненной сексуальности.

Если верить Уэрри, то кроме фасада, ничего и не было. Такое суждение Хэссон счел несправедливым и нечутким, но дни шли, и он начал приходить к мысли, что с Мэй совершенно невозможно вести никаких разговоров. Ему стало казаться, что она — роскошный андроид всего с двумя режимами работы: в первом она демонстрировала романтический интерес к встреченным ею мужчинам, во втором — удовлетворяла этот интерес. Хэссон, возможно из-за того, что не дал ответных сигналов, сбил процесс идентификации, в связи с чем был отнесен к категории, на которую механизм не был запрограммирован. Иногда он испытывал чувство вины, что он так думает о человеческом существе, и решил, что неудача в их общении связана с его собственными промахами и недостатками, а не с тем, что он приписывает Мэй. Но это прозрение (если это было прозрением) не оказывало никакого воздействия на их отношения или их отсутствие. Казалось, что Мэй готова иметь с ним дело только на ее собственных условиях, а эти условия были неприемлемы для Хэссона, отчасти из-за чувства долга по отношению к Элу Уэрри, отчасти из чувства гордости, которое не позволяло ему встать в очередь за Баком Морлачером.

Его отношения с Тео стали такими же пустыми и бесперспективными, но в этом случае Хэссон точно знал, в чем дело. Паренек питал вполне естественное в подрастающем мужчине уважение к силе и мужеству, а его физический недостаток, возможно, еще усиливал это уважение. Было легко догадаться, какое мнение у него сложилось о Хэссоне. Кроме того, между ними зияла пропасть поколений, особенно с того момента, как Хэссон высказал свою точку зрения на ангелов. Их общие интересы в музыке и литературе не перекрывали этой пропасти.

Хэссон решил вести с Тео выжидательную политику, пристально следя, не появится ли какой-то обнадеживающий признак, но мальчишка по-прежнему держался отстраненно, проводя большую часть свободного времени в своей спальне. Несколько раз, проходя по полутемному коридору, Хэссон видел, как дверь Тео высвечивалась короткими вспышками света, но каждый раз он проходил мимо, заставляя себя игнорировать сигнал бедствия. Хэссон знал, что любая его попытка ответить на этот сигнал будет воспринята как вмешательство. Один раз, далеко за полночь, ему показалось, что в комнате Тео кто-то говорит, и он задержался у двери, думая, не снится ли Тео кошмар. Голос затих почти сразу же, и Хэссон вернулся к своему телевизору, опечаленный мыслью, что слепой человек может быть рад даже фальшивым видениям дурных снов.