Кшиштоф Борунь - Грань бессмертия (сборник)

— И Марио об этом узнал?

— Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже несколько лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти Браго. Не знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в памяти Браго появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно позже, когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил о дневнике, который мог бы ему очень помочь. Поэтому Боннар предпринял попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что Хозе ей ничего не оставлял. Профессор, решив, что Хозе страдает парамнезией, поставил на этом крест. Правда, существование произведений подтвердили редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог их затерять. После развода он много пил и порой бывал в состоянии полной невменяемости. Пить он перестал только за год до смерти под влиянием Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько месяцев назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или шесть назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках. По просьбе Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только в конце концов оказалось, что все сожжено матерью.

— Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник…

— Нет! — возмутилась Катарина. — Хозе просто тосковал по сыну. Он действительно его очень любил и любит… Боннар решился на этот довольно рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе. Вопрос о дневнике совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.

— Мне кажется, ты идеализируешь Браго.

— Что ты! — вздохнула она. — Ты не знаешь Хозе! Ты видишь его глазами этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела… Ведь она принудила своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении рукописей! И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он поделился только с отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.

— Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки, это несчастная женщина.

— Что ты плетешь? — возмутилась Катарина. — Это корыстолюбивая, коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..

Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая объективная и трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она не видела, что происходило несколько минут назад? Разве не поняла, что Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..

— Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?

Она резко отвернулась.

— Вот как!.. — сказал я сочувственно. — И, может быть, даже сейчас…

Она повернула ко мне лицо и молча глядела на меня широко раскрытыми глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко…

— Ты думаешь, что… бессмысленно любить… — прошептала она едва слышно.

День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с Катариной и Альберди отъезжали от института, я пожалел, что должен возвращаться в душный город.

Сеньора де Лима и Марло выехали с Боннаром четыре с лишним часа назад, как вчера и намечалось. Я виделся с ними утром. Долорес была бледна и измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела, в кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без моей помощи, так как я заметил, что она стала относиться к нему с явным уважением. Перед отъездом она сказала мне, что я действительно должен как можно скорее взять иск обратно, а она постарается убедить своего мужа в правильности этого решения. Меня уже ничто не задерживало в Пунто де Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем в столицу.

Священник не принимал участия в разговоре. Хмурый и молчаливый, он сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.

В двух километрах от института шоссе сворачивало влево и постепенно поднималось в гору, к холму, на склонах которого раскинулось селение. Солнце светило здесь прямо в глаза, и его свет, отраженный от нагретой поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся за темными очками, когда Катарина неожиданно воскликнула:

— Смотри!

По шоссе в облаке пыли двигалась толпа людей. Они шли навстречу нам плотной массой, занимая все полотно шоссе, а над их головами колыхались какие-то цветные предметы или транспаранты. Вскоре мы уже могли различить, что это были церковные хоругви с ликами святых и божьей матери.