Морье Дю - Паразиты

Мы всегда пребывали en famille* в двух машинах. Папа и Мама, мы трое, Труда, Андре, собаки, кошки, птицы, которые в то время пользовались нашим расположением, а также друзья или прихлебатели, пользовавшиеся, опять-таки временно, расположением нашихродителей. Затем начинался штурм.

*Всей семьей (фр.).

Делейни прибыли. Прощай, порядок. Да здравствует хаос.

С торжествующим кличем, как дикие индейцы, мы высыпали из машин. Антрепренер-иностранец, улыбающийся, подобострастный, с поклоном, приветствовал нас, но в глазах его светился неподдельный ужас при виде животных, птиц и, главное, беснующихся детей.

- Добро пожаловать, месье, добро пожаловать, мадам, - начал он, дрожа нервной дрожью от вида клетки с попугаем и от внезапного взрыва хлопушки под самым своим носом; но не успел он продолжить традиционную приветственную речь, как его и без того съежившееся туловище растаяло, почти исчезло. Это Папа сокрушительно хлопнул его по плечу.

- А вот и мы, мой дорогой, - вот и мы, - сказал Папа. - Его шляпа съехала на бок, пальто, как плащ, свисало с одного плеча. - Мы пышем здоровьем и силой, как древние греки. Осторожней с этим чемоданом. В нем гуркхский нож*. У вас есть двор или загон, куда можно выпустить кроликов? Дети наотрез отказались расставаться с кроликами.

И антрепренер, затопленный нескончаемым потоком слов и смеха, льющихся из уст Папы, а, возможно, и устрашенный его ростом - шесть футов и четыре дюйма - как вьючное животное направился на прилегающий к театру двор, таща под мышками клетку с кроликами и кипу тростей, бит для гольфа и восточных ножей.

- Все предоставьте мне, мой дорогой, - радостно сказал Папа. - Вам ничего не придется делать. Все предоставьте мне. Но прежде о главном. Какую комнату вы намерены предложить мадам?

- Лучшую, месье Делейни, разумеется, лучшую, - ответил антрепренер, наступив на хвост щенку и немного позднее, придя в себя и дав указания относительно размещения багажа и живности, повел нас вниз, в ближайшую к сцене гримуборную.

Но Мама и Труда уже освоились на новом месте. Они выносили в коридор зеркала, выдвигали за дверь туалетные столики, срывали портьеры.

- Я не могу этим пользоваться. Все это надо убрать, - объявила Мама.

- Конечно, дорогая. Все, что хочешь. Наш друг завсем присмотрит, сказал Папа, оборачиваясь к антрепренеру и снова хлопая его по плечу. Главное, чтобы тебе было удобно, дорогая.

Антрепренер заикался, извинялся, изворачивался, обещал Маме златые горы. Она обратила на него взгляд своих холодных, темных глаз и сказала:

- Полагаю, вы понимаете, что к завтрашнему утру у меня должно быть все? Я не могу репетировать, пока в моей уборной не будет голубых портьер*. И никаких эмалированных кувшинов и тазов. Все должно быть фаянсовое.

- Да, мадам.

С упавшим сердцем слушал антрепренер перечень абсолютно необходимых предметов, а когда Мама подошла к концу, то в награду удостоила его улыбкой; улыбки, которую редко можно было увидеть, но если это случалось, то она сулила райское блаженство.

Мы слушали их разговор, сгорая от нетерпения, и когда он закончился, с победным кличем бросились в коридор за сценой.

- Лови меня, Найэл! Не поймаешь, не поймаешь, - крикнула Мария и, миновав дверь на сцену и коридор перед зрительным залом, вбежала в темный партер. Прыгая через кресло, она порвала сиденье, и, преследуемая Найэлом, стала бегать между рядами, срываяпыльные чехлы и бросая их на пол. Занавес был поднят, и беспомощный, лишившийся дара речи антрепренер стоял на сцене, одним глазом уставясь на нас, другим на Папу.

- Подождите меня, подождите, - просила Селия и не слишком проворная по причине своей полноты и коротких ножек, как всегда, упала. За падением последовал крик, долетевший до гримуборной.

- Посмотрите, что с ребенком, Труда, - скорее всего сказала Мама, как всегда, спокойная и невозмутимая, зная, что если на ребенка свалился большой театральный канделябр, то, значит, одним малышом меньше придется возить с собой и, вывалив на пол содержимое очередного саквояжа, чтобы Труда разобрала его, после того как отыщет живую Селию, либо ее труп, она направилась на сцену и вынесла о ней самое нелестное мнение, объявив, что она не подходит для человеческих существ, как уже было с гримуборной.

- Папа, Мама, посмотрите на меня, посмотрите на меня! - крикнула Мария.

Она стояла у первого ряда балкона, закинув ногу на парапет. Но Папа и Мама, занятые на сцене бурным разговором с несколькими мужчинами, исполнявшими обязанности плотников, электриков, помощников режиссера, а, возможно, и все вместе, не обратили ни малейшего внимания на грозящую ей опасность.