Морье Дю - Паразиты

- Было бы гораздо лучше, - строго сказала она, - если бы вместо того, чтобы раздумывать о том, давать ли уроки полового воспитания, ты бы научилась штопать их носки.

- Дай ей выпить, Найэл, - утомленно сказала Мария. - Она собирается прочесть мне проповедь. Любимое занятие старых дев. Ужасно скучно.

Найэл наполнил бокал Марии, затем свой и Селии.

Он вялой походкой подошел к роялю и, напевая вполголоса, поставил свой бокал на выступ рядом с клавиатурой.

- Какие там были слова? - спросил он. - Я не могу вспомнить слова.

Он начал играть, очень тихо, осторожно, и мелодия перенесла нас в прошлое

Du clair de la lune,

Mon ami Pierrot,

Prete-moi ta plume,

Pour ecrir un mot.

Ma chandelle est mort,

Je n'ai plus de feu.

Ouvre-moi ta porte

Pour l'amour de Dieu.*

*Погасла вдруг свечка,

Дружок мой Пьеро.

Черкну я словечко,

Готовь мне перо.

Стою в лунном свете,

У самых дверей.

Ты мне, ради Бога,

Открой поскорей.

Тихо пела Мария чистым детским голосом; она единственная из нас троих помнила слова.

- Найэл, ты обычно играл ее, - сказала она, - в той нелепой маленькой душной гостиной на вилле, пока мы все сидели на веранде. Ты повторял ее снова и снова. Почему?

- Не знаю, - сказал Найэл. - Не помню.

- Папа часто ее пел, - сказала Селия, - когда мы уходили спать. У нас была сетка от москитов. Мама обычно лежала в шезлонге в том белом платье и вместо веера обмахивалась хлопушкой для мух.

- Действительно, часто бывали грозы, теперь я вспомнила, - сказала Мария. - Всю лужайку заливало в какие-нибудь пять минут. Мы бегом поднимались с пляжа, задрав юбки на голову. Бывали и морские туманы. Маяк.

- Тот человек, который хотел написать для Мамы балет, - так и не поняв, что она презирает традиционный балет и танцует в своей индивидуальной манере, - как его звали? - спросила Селия.

- Мишель Как-То-Там-Еще, - сказал Найэл. - Он все время смотрел на Маму.

- Мишель Лафорж, - сказала Мария. - И на Маму он смотрел отнюдь не все время.

Мы помнили дом удивительно отчетливо и зримо. Он стоял невдалеке от скал, круто обрывающихся в море, отчего взбираться на них было опасно. Через сад к пляжу сбегала извилистая тропинка. Вокруг было много утесов, заводей, манящих и пробуждающих любопытство пещер, куда солнце просачивалось медленно, с трудом, словно дрожащий свет факела. На скалах росли дикие цветы. Морская гвоздика, армерия, бальзамия...

Глава 6

Когда опускался туман, день и ночь напролет выла сирена. Милях в трех от берега из моря выступала небольшая группа островов. Они были окружены скалами, и на них никто не жил: за ними высился маяк. Вой сирены доносился оттуда. Днем он не очень докучал нам, и мы вскоре привыкли к нему. Иное дело ночью. Приглушенный туманом вой звучал грозным предзнаменованием, повторяющимся со зловещей регулярностью. Ложась спать после ясного, теплого, без малейшего намека на туман дня, мы просыпались в предрассветные часы, и тот же заунывный, настойчивый звук, что разбудил нас, вновь нарушал тишину летней ночи. Мы старались представить себе, что его издает безобидное механическое устройство, приводимое в действие смотрителем маяка, как какая-нибудь машина или мотор, который можно включить руками. Но тщетно. До маяка было не добраться, бурное море и скалистые острова преграждали к нему путь. И голос сирены продолжал звучать как голос самой судьбы.

Папа и Мама перешли в запасную комнату виллы: Маме было нестерпимо тяжело просыпаться по ночам и слышать вой сирены. Вид из их новой комнаты был ничем не примечателен: окна выходили на огород и дорогу в деревню. К тому лету Мама устала больше обычного. Позади был долгий сезон. Всю зиму мы провели в Лондоне, на Пасху поехали в Рим, затем на май, июнь и июль в Париж. На осень планировалось продолжительное турне по Америке и Канаде. Поговаривали о том, что Найэл, а, возможно, и Мария пойдут в школу. Мы быстро росли и выходили из повиновения. По росту Мария уже догнала Маму, что, наверное, не так и много - Мама была невысокой, но когда на пляже Мария перепрыгивала с камня на камень или вытягивалась на каменистой площадке перед тем, как нырнуть, Папа как-то сказал, что мы и не заметили, как она за одну ночь превратилась в женщину. Нам стало грустно, особенно Марии. Она вовсе не хотела быть женщиной. Во всяком случае она ненавидела это слово. Само его звучание напоминало кого-то старого, вроде Труды, кого-то очень скучного и унылого, может быть, миссис Салливан, когда та делает покупки на Оксфорд-стрит, а потом несет их домой.