Анри Бертьен: Инопланетянка (или: No Fate)

…На всякий случай перед тем, как вызвать 'скорую' к больному с предположительным диагнозом 'шизофрения', я решил выудить из Гарика всю информацию, какую только удастся: отчасти – просто из любопытства, отчасти – для того, чтобы всё-таки определиться, кто из нас больше претендует на роль пациента известной в городе больницы за высоким каменным забором… То, что я в этот день услышал, действительно походило на бред сумасшедшего – однако бред этот в моей голове постепенно складывался во вполне связный рассказ… Думаю, что не стоит его здесь приводить – по сути дела, это был бы просто краткий пересказ самой книги; замечу лишь, что не верил ни одному слову честнейшего из своих знакомых ни в тот день, когда он уговаривал меня перечитать его дневники и прослушать записи, умоляя начать работу над книгой; ни – когда, уже начав работу, 'перелопатил весь полученный материал'; пожалуй, не могу поверить до конца и сейчас. Впрочем, если быть до конца логичным, то придётся признать, что у меня нет другого выхода, кроме как всё же поверить – ибо, во-первых, ни разу в жизни ни мне, ни кому-либо из известных мне людей не приходилось уличать Гарика во лжи, а во-вторых – извините, зачем ему всё это надо? От своей доли гонорара он заранее отказался, заявив, что для него несоизмеримо важнее, чтобы с этой историей ознакомилось как можно больше людей; меня же слёзно умолял заняться этой работой, заявляя, что 'выход в свет этой книги' считает теперь делом всей своей жизни… На мои робкие попытки отбрыкаться от его проблем, аргументируя это тем, что я ведь в жизни ещё вообще никогда ничего не писал, он заявил, что мне, дескать, недаром выдали в школе похвальный лист по языку и литературе – он-де читал мои сочинения и восхищался ими… Я пытался убедить его, что 'читабельная' книга – это не школьное сочинение, и нет никакой гарантии, что результат моих ночных бдений вообще сможет кого-либо заинтересовать… Он не слышал моих возражений, повторяя, как в бреду:

– Кроме тебя, Анри, никто этого не сделает… Ты один способен понять всё это и показать людям…

– Послушай, Гарик, а ты не пробовал подсунуть это кому-нибудь из маститых писателей, имеющих имя – чтобы их книги покупали, опыт – чтобы эти книги возможно было прочесть, время – чтобы всё это,- я показал на его пакет,- изучить и связи – чтобы суметь это издать?

– Послушай, Анри,- вдруг парировал он, и мне показалось, что в его словах впервые за сегодняшний день появился здравый смысл,- теперь ты знаешь всё… так скажи: есть ли в мире такой человек, который, приди я сейчас к нему с подобным рассказом, сочтёт меня нормальным?

– Не думаю,- вынужден был согласиться я.

– Так ты что – хочешь упрятать меня в психушку?- Подвёл черту Гарик, и, поскольку на этот его последний аргумент мне уже нечем было возразить, я вынужден был согласиться. Признаться, в тот момент я не думал, что действительно буду этим заниматься – мне просто хотелось как-то закончить затянувшийся почти до вечера разговор. Я уже представлял, как буду выкручиваться, глядя в честные глаза Гарика, да придумывать причины, снова 'помешавшие' мне заняться книгой… Собственно, окончательно сломала моё сопротивление Nathalie: после того, как истекло два дня и она перестала дуться, решив, что я уже достаточно наказан, ей пришла в голову мысль поинтересоваться: что же, собственно, заставило Гарика 'нарушить правила хорошего тона', а меня – оставить без внимания (подумать только – на целый день!) стайку хорошеньких девушек, среди которых она сама занимала отнюдь не последнее место… Примерно через неделю, которую она провела то в наушниках, то – листая страницы Гариковых рукописей, она вдруг подошла ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза – в упор – твёрдо произнесла:

– Эврика!

– Что – 'Эврика'?- Поинтересовался я; на что она, не отводя глаз и не меняя уверенно-торжественного выражения лица, заявила:

– Я поняла, почему пришёл Гарик.

– И?

– И почему ты с ним просидел целый день.

– Ну и?

– Ты должен это сделать, Анри…

…И я сдался! Прости меня, читатель, что выношу на суд твой своё несовершенное творенье – к этому меня вынудили стенания старого друга и глаза любимой женщины… Оставь меня в покое, маститый критик – ибо я открыто признаю, что не умею писать и не знаю 'законов жанра'; но ведь я и не собираюсь впредь отбирать хлеб у твоих постоянных клиентов, которые обеспечивают тебя работой… Не суди меня строго, издатель, что я не могу даже толком определить жанр этого произведения, ибо – как я могу сделать то, что, быть может, затрудняешься сделать ты сам? И да простит меня всевышний, если я сделал что не так – ибо знает он, что я того не хотел… Я просто написал изложение, как делал это в четвёртом классе средней школы; только 'первоисточником' послужили не строки, написанные классиком, а разрознённые записки и записи, произведённые на свет Божий моим другом Гариком, которые я больше года пытался собрать и систематизировать, а потом соединить в едином повествовании – стараясь, с одной стороны, не исказить смысл услышанного и прочитанного, а с другой – привести его к виду, в котором хотя бы сам мог бы без особого напряжения всё это прочесть… Некоторые эпизоды были описаны ясно и подробно – их изложение не составляло труда; иные же были описаны так, что приходилось часами копаться с Гариком в остатках его воспоминаний, чтобы добиться сколько-нибудь последовательного изложения событий… Немало было и вещей, которые он рассказывал просто по памяти, а я, записав его отрывистое бормотание на магнитофон, пытался бессонными ночами приводить услышанное в удобоваримый вид… Чтобы не утруждать читателя бесконечными 'Гарик сказал…' или 'Гарик подумал, что…', я счёл возможным изложить всё 'от первого лица' – так, как были написаны эти дневники и заметки; так что – теперь, устроившись поудобнее вечерком у камина, Вы можете представить, что слышите эту историю от самого Гарика, заглянувшего к Вам 'на огонёк'…