Артур Кларк - Рама II. Научно-фантастический роман

«Черт бы побрал тебя, Карло», — размышляла Франческа, удивляясь глубине собственной неприязни. Во всем мире лишь несколько человек могли вывести Франческу из себя, одним из них и был Карло Бьянки. Набрав несколько команд, она записала послание в Лондон своему агенту Дарреллу Боумену: «Привет, Даррелл. Это Франческа, я говорю из Далласа. Передай этому хорьку Бьянки, что его рекламой я не стану мараться и за десять миллионов марок. Кстати, поскольку сейчас его основным конкурентом является Донателли, можешь встретиться с кем-нибудь из руководителей их рекламы, например с Габриелью, — я познакомилась с ней когда-то в Милане, — и намекни, что я охотно сделаю что-нибудь для них сразу после завершения экспедиции. В мае или апреле. — Она на мгновение примолкла. — Все. Завтра вечером буду в Риме. Передай привет Хетер».

Самое длинное послание Франческа получила от своего мужа Альберто. Этому высокому седеющему адвокату уже перевалило за шестьдесят. Альберто возглавлял Итальянское отделение германской фирмы «Шмидт и Хагенест», информационного конгломерата, владевшего, кроме всего прочего, более чем одной третью газет и журналов Европы, а также всеми основными телекомпаниями Германии и Италии. На экране Альберто, одетый в роскошный черный костюм, попивал бренди в самом сердце их дома. Тон был теплый и дружеский, но скорее отцовский. Он сказал Франческе, что ее длинное интервью с адмиралом Отто Хейльманом прошло по всем телеэкранам Европы, и, как всегда, ему понравились все ее комментарии и вопросы; правда, получилось, что Отто выглядит эгоманом. «Неудивительно, — думала Франческа, слушая слова мужа, — адмирал и есть отпетый эгоист. Но иногда может быть полезен… мне».

Альберто передал ей добрые вести о ком-то из его детей (у Франчески оказалось трое приемных деток, и все были старше нее), а напоследок сообщил, что скучает и ждет назавтра домой. «Я тоже скучаю без тебя, — размышляла Франческа, прежде чем браться за ответ. — Жить с тобой так уютно. Ты даешь мне и свободу, и безопасность».

Четыре часа спустя Франческа стояла на балконе и курила сигарету под прохладным небом декабрьского Техаса. Она туго запахнулась в толстый халат. Такие выдавались всем гостям отеля. «Ну это не Калифорния, — думала она, затягиваясь поглубже. — Во всяком случае, в Техасе курить можно… хотя бы на балконах. А эти ханжи-калифорнийцы, того гляди, введут уголовную ответственность за курение, если только сумеют».

Франческа подошла к ограде балкона, чтобы лучше видеть сверхзвуковой лайнер, с запада заходивший на посадку в аэропорт. Ей представилось, что она уже в самолете: завтра пора домой — в Рим. Она подумала, что неторопливо спускающийся самолет наверняка прилетел из Токио, сделавшегося подлинной экономической столицей мира еще перед Великим хаосом. Мгновенно сраженная недостатком сырья в тощие годы середины столетия, промышленность Японии вновь зацвела, едва мир вернулся к свободному рынку. Франческа поглядела на посадочное поле, затем на звездное небо над головой. Вновь затянулась, провожая взглядом тающий завиток дыма.

«Итак, Франческа, — размышляла она, — близится твой истинный шанс. Тебя ждет бессмертие… Ну по крайней мере пока не забудут всех членов экипажа „Ньютона“. Тут мысль ее обратилась к экспедиции и мгновенно соорудила несколько вариантов воображаемого обличья невероятных созданий, способных построить пару гигантских космических кораблей и направить их в Солнечную систему. Потом — быстро вернулась к реальному миру, к контрактам, которые Дэвид Браун подписал как раз перед тем, как Франческа оставила его дом. „Теперь мы партнеры, высокочтимый доктор Браун. Завершается первая часть моего плана. Если я не ошиблась, в ваших глазах сегодня мерцал огонек интереса“. Закончив обсуждение контрактов и получив нужные подписи, Франческа простилась с Дэвидом небрежным поцелуем. Тогда они оставались вдвоем в его кабинете. Она уловила в ответном его поцелуе удвоенный пыл.

Докуренную сигарету Франческа ткнула в пепельницу и вернулась в своей номер. Приоткрыв дверь, она услышала храп. Огромная постель была в беспорядке, поперек ее на спине покоился обнаженный Реджи Уилсон, возмущая своим мерным храпом тишину номера. „Друг ты мой, — безмолвно усмехнулась она, — и для жизни, и для любви ты оснащен великолепно. Но ни то, ни другое нельзя назвать атлетическим состязанием. И ты стал бы куда интереснее, проявись в тебе нечто утонченное, даже просто капля изящества“.