Исай Лукодьянов - Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— …и получилась прескверная одноактная пьеса, — перебил ее Эугеньюш. (Он начинал мне нравиться.) — Как ни печально, даже самым умным машинам не хватает таланта. Улисс — это родительское имя?

— Нет, собственное, — сказал я. — А что, не нравится?

Тут вмешался второй гуманитарий, совсем юный и румяный.

— Мне нравится, — заявил он и вдумчиво разъяснил: — Улисс ведь был не только героем и мореплавателем, он был первым в Древней Греции семасиологом.

Я подумал, что этот парень слишком заучился, но он сослался на эпизод из «Одиссеи», который я совершенно не помнил, а именно: Улисс водрузил весло на могиле Эльпенора и тем самым сделал первую древнегреческую надпись — мол, здесь лежит не кто-нибудь, а моряк.

— Вероятно, и до него многие поколения моряков поступали таким же образом, — уточнил гуманитарий, — но Улисс был первым, о котором мы это знаем.

Мы вышли из факультетского здания на вольный морозный воздух. Я обдумывал, как бы избавиться от гуманитариев, и, должно быть, обдумывал весьма интенсивно, потому что Эугеньюш вдруг умолк на полуслове, покосился на меня, а потом стал прощаться. И увел с собой румяного юнца.

— Они всегда крутятся возле тебя, эти ларе… латеральные? — спросил я, беря Андру под руку.

Она засмеялась:

— Всегда. Ты прилетел по делам в Учебный космоцентр?

— Я прилетел в Веду Гумана. Видишь ли, там учится одна очень, очень серьезная особа, надежда этнолингвистики.

— Улисс, не поддразнивай. Не люблю, когда со мной говорят, как с маленькой.

Снег славно скрипел под ее мокасинами и моими башмаками. Встречные парни тоже казались мне славными теперь, когда никто из них не вертелся возле Андры. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.

— А что? — сказал я. — Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я — человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?

Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамленное белым мехом капюшона.

— Чего же ты добился на Совете? — спросила она.

— Ничего не добился. Хроноквантовый двигатель пока что — голая теоретическая идея. Феликс называет его синхронизатором времени-пространства, но все это так сложно, что… В общем, после той передачи с Сапиены началась страшная суматоха. Я пытался пробиться к Феликсу — куда там! Только по видеофону удалось поговорить.

— Какой он, Феликс Эрдман? В газетных снимках сплошные кудри какие-то и маленькое лицо, глаз почти не видно.

— Так оно и есть. Нечесаный и самоуглубленный. Смотрит вроде бы сквозь тебя. Занятный.

— Улисс, но если все так смутно с этим… синхронизатором, то зачем ты поторопился выступить на Совете?

— И еще буду выступать, — сказал я, отводя тяжелую от снега еловую ветку, и снег посыпался нам на головы. — И друзей подговорю, пилотов. И твоих лингвистов. И тебя вытащу на трибуну.

— Ты можешь говорить серьезно?

— Серьезнее никогда не говорил. Чем больше мы будем долбить на Совете, тем лучше. Шутка ли — расшатать такую доктрину.

— И ты убежден, что этот… синхронизатор позволит преодолеть пространство и время?

— Не знаю. Говорю же — пока голая идея.

Мы помолчали. Где-то над головой стучал дятел, я хотел разглядеть лесного работягу в снежных переплетах деревьев, но не увидел.

— Ты знаешь конструктора Борга? — спросил я, держа Андру под руку.

— Знаю, я голосовала за него.

— Ну вот. Когда я выступал, Борг посматривал на меня и усмехался. А потом сказал, что в жизни еще не слышал такого бредового выступления. Веселый дядя. Зачем ты за него голосовала?

— Улисс, так ты… ты хочешь лететь за пределы Системы?

— Полечу, если пошлют. Если не состарюсь к тому времени.

— На Сапиену?

— На Сапиену. Для начала.

— И можно будет вернуться обратно не сотни лет спустя, а…

— Улечу в среду, а вернусь в субботу. Может, даже в прошлую субботу.

— Опять начинаешь дразнить? — Она выдернула свою руку из моей. — Просто ты решил прославиться, потому и выступил на Совете. Чтобы все увидели по визору, что есть на свете Улисс Дружинин.

— Конечно. Мне не дает покоя слава знаменитых футболистов прошлого века.

Мы вышли на опушку рощи. Слева глыбой сине-белого льда высился один из прекрасных корпусов Веды Гумана, справа, за невысокими заснеженными холмами, за перелесками, угадывались в дальней перспективе строения Учебного космоцентра. Перед нами был пологий спуск, изрезанный лыжнями, и ярко-красные домики лыжной базы.