Исай Лукодьянов - Плеск звездных морей. Очень далекий Тартесс

— А здесь что? — ткнул он пальцем в надпись на кружке, стоявшей перед немцем.

— О, это виц… как это на ваш язык… Шутка! «Тринке бир унд вирет ду дик, шприх нур нихт фюр политик». Значит — пей пиво и будешь толстым, только не разговаривать про политик. — Алхимик хохотнул. — Оч–чень хороший поговорка.

И опять верно, подумал дун Абрахам. Ученый народ эти немцы. Он скосил глаз на алхимика, не удержался от язвительного замечания:

— При вашей худобе, дун Херонимо, нельзя ли предположить, что вы много разговариваете о политике?

Улыбка сбежала с костлявого лица немца. Он настороженно глянул водянистыми круглыми глазами на собеседника, медленно отхлебнул из своей кружки.

— Я ученый, ваше сиятельство, — сказал он, вытирая ладонью губы. — Мне совсем не нужен политик. А не толстый я потому, что у меня с самый детство оч–чень впалый живот.

Испугался, с усмешкой подумал дун Абрахам. Хоть и чужеземец, а понимает, что о политике говорить опасно. Видно, и у них тоже. Всюду эта политика, лучше бы ее не было вовсе, — но разве при дворе проживешь без нее?

— Разрешите вас заверить, дун Херонимо, что я тоже не любитель политики. Я всего лишь хранитель королевского стола.

— О да! Это оч–чень приятный должность…

— И пришел я к вам по делу, проистекающему из моих обязанностей… Видите ли, дун Херонимо, по повелению его величества мне придется заняться… Словом, вот какое дело: есть ли, дун Херонимо, в алхимии такое средство, чтобы долго сохранять мясо?

— Мясо? Как долго надо сохранить?

— Очень долго. Например, год.

— О! — сказал алхимик. Он был польщен, что к нему пришел за советом этот гордый кастеллонский придворный. — Сразу отвечать трудно. Надо смотреть книги.

Он направился в угол — там под чучелом совы была книжная полка. Раскрыл толстую книгу в окованном медью переплете и углубился в нее, в задумчивости приложив палец ко лбу.

Дун Абрахам, оберегая жабо, отпил еще пива, поморщился. Обвел скучающим взглядом комнату, прищурился на темную картину, висевшую на стене. Толстый змей, наполовину золотой, наполовину серебряный, свернулся в кольцо и вроде бы пожирал свой хвост. Внутри кольца шла непонятная надпись.

Ученый народ, подумал дун Абрахам, всюду у них понаписаны разные слова. За всю жизнь дуну Абарахаму приходилось читать разве только счета поставщиков: латыни, на которой пишут ученые книги и книги священного писания, он не знал. Но от природы он был любознателен. И поэтому дун Абрахам спросил, что означает немецкая надпись на старинной картине.

— О! — сказал алхимик. — Это не есть немецкий, это греческий. — Он подошел к картине и ткнул пальцем в золотую половину змея: — Хризопея, — сказал он и указал на серебряную половину: — Аргиропея. А написано, — он понизил голос: — «Все в едином»… Это есть великие слова, дун Абрахам… Симболь герметической философии…

— Символ чего? — не понял дун Абрахам.

Немец положил на стол книгу, значительно посмотрел на собеседника. Еще более понизил голос:

— Герметической философии. Это… как вам сказать… Понимать, дун Абрахам, нас училь Альберт Великий, что все высшие истины… зо–гезагт… они, дун Абрахам, недоступны для человеческий разум.

Дун Абрахам никогда особенно не задумывался над такими вещами — просто времени не хватало.

— Почему же они недоступны? — спросил он.

— Потому что, — уже совсем шепотом произнес Иеронимус, — они сильно заперты. Высшие истины заперты в герметичные книги Гермеса Трисмегиста, трижды величайшего. Зо! Вот так! — Он захлопнул крышку пивной кружки и надавил на нее ладонью.

Дун Абрахам внимательно посмотрел на кружку, на сухонькую, в синих венах, руку алхимика. Он не знал, что сказать, потому что ни разу в жизни ему не доводилось говорить о науке. И тогда он неуверенно проговорил:

— В прошлом году…нет, в позапрошлом один здешний врач сказал одному дворянину, что боль у него в животе…ну, не помню точно, но будто бы у человека есть в животе что–то ненужное, и надо, якобы, эту штуку вырезать.

— И он вырезаль? — спросил алхимик.

— Нет. Его сожгли. Подумайте только, дун Херонимо, вырезать кусок из живота, как будто у человека, сотворенного господом богом, может быть что–то ненужное…

Дун Абрахам даже перекрестился благочестиво. Немец тоже перекрестился, его худое лицо было непроницаемо.

— Так что вы посоветуете, дун Херонимо, чтобы мясо долго сохранилось без порчи? Кроме черного перца, разумеется.

— Это есть трудный вопрос, дун Абрахам… — Алхимик снова полистал книгу. — Наша наука говориль, селитра лучше всех очищать. Убивать гниение.