Генри Олди: Ничей дом

— Они тут стреляли, — заметил вдруг Глеб, до того подавленно молчавший. — Вон пятно выжженное. И пролом новый в стене. Даже два.

Андрей в окне лихо клацнул затвором.

— Стой, кто идет?

— Очки поправь. Мы с Глебом.

— Стойте, где стоите.

— Ты что, сдурел?! Может, ты еще и стрелять будешь?!

— Сунетесь — буду. Обязательно.

— !..

— А какого черта вы сами в нас палить начали?!

— Мы? Когда?..

— Да минут десять назад.

Мы тупо уставились на имевшие место в фасаде дома рваные дыры с загнутыми обгорелыми краями.

— Двойники, — тихо сказал Глеб. — Марионетки.

Из одной дыры высунулся всклокоченный Олег.

— Пусть идут, — сказал он Андрею и снова исчез.

Андрей поднял свое орудие и направил на нас. Смею заверить, довольно точно. Сунув свое оружие за пояс и подняв, как дураки, руки, мы направились к дому. В дверях нас поджидали девочки.

— Все в порядке, — радостно завизжали они, — это Рыжий с Глебом, тихие, больше не стреляют…

Сверху спустился Олег. Из-за спины у него на метр высовывался длинный самурайский меч в лаковых ножнах с иероглифами. Пусти козла в огород… Он и раньше был помешан на всякой восточной экзотике.

— Ты бы лучше танк сочинил, — проворчал я. — На кой тебе меч?

— На стенку повешу. Когда вернемся, — хладнокровно заявил новоявленный самурай. — Рассказывайте.

Глеб почти ничего не помнил, и говорить пришлось мне. И про пальбу, и про монстра. И про стреляющую зажигалку. К концу моего сбивчивого изложения Олег, до того расхаживавший по комнате и грызший ногти, резко остановился.

— Ша, урки! Есть версия. Как вам нравиться идея теста? Теста на агрессивность. Или что-нибудь в этом роде…

— А попроще нельзя? — взмолилась Кристина.

— Можно и попроще. Понимаете, в нас всех сидит страх. И во всех разный. Я, например, не люблю червяков, а Броня, допустим, червяков обожает, но боится вампиров. («Я не боюсь вампиров!» — запротестовала было Броня, но ей сунули новое яблоко, и протест был аннулирован.) Рыжий от вампиров без ума, сам на упыря смахивает, а драки на улице может испугаться. И со страха полезет воевать. Это все страх личный. А когда мы вместе, то появляется страх коллективный. Этакий синдром толпы. И он многое способен продиктовать…

А теперь смотрите. Толпе подкидывают движущийся отвратительный мазут. Скорее всего, неодушевленный, но кто об этом думал?! Общий страх дает посылку — спастись! — и результат не замедлил сказаться. Рыжий спалил врага подвернувшимся лазером. Страх потребовал оружия, это доминанта любого страха — и оружие появилось.

Но с появлением оружия страх автоматически усиливается, он требует действий — и Глеб, сам не сознавая этого, начинает стрелять по Рыжему. Заметьте, не попадая в него! То есть, наша смерть никому пока не нужна. Рыжий не выстрелил в ответ — и выиграл. Оба остались живы.

Только эхо Глебовых выстрелов аукнулось у нас — их двойники обстреливают дом, и мы отвечаем им тем же. Глеб поднимал пистолет бессознательно, мы же знали, на что идем — и над разведчиками появляется монстр, итог нашей агрессивности, нашего страха, и на этот раз — итог одушевленный, живой, но нечеловечески живой.

Наверное, если бы мы убили двойников, то Горыныч сожрал бы Глеба и Рыжим закусил, но нам хватило ума дать залп поверх голов, что заставило Глебову зажигалку выполнять совсем не свойственные ей функции. Все опять живы, эксперимент продолжается. Только не спрашивайте, кто его ставит. Не знаю… да и знать не очень-то хочу…

А вот третий этап… Страх должен заставить нас стрелять в человека. Это вам не драконы, и тем более не мазут. И уйти мы не сможем — туман не пустит.

— Трудно быть гуманистом с пистолетом в руках, — заметил я. — Очень трудно. И страшно.

— Двойники, — как-то очень серо сказал Андрюша. — Двойники идут. Это мы.

Не сговариваясь, мы все поднялись и тихо вышли из дома.

Их было семеро, как и нас. Нас было семеро, как и их. Олег, Броня, Глеб, маленькая Кристина, молчащая Дина. Вечно насупленный Андрюша. И я. С таким замечательным пистолетом, удобным, длинным, ну просто… Я увидел черную дырку ствола и вцепился в свое оружие обеими руками. Какая тут, к чертовой матери, гуманность! Это самоубийство…

Когда во сне за тобой гонятся, ноги становятся ватными, тело не слушается, и время тянется долго-долго, ты бежишь, бежишь, а конца все нет. Краем глаза я заметил, как палец Андрюши, лежащий на спуске, начал выбирать слабину крючка. Мой бросок тянулся целую вечность, ботинки никак не хотели отрываться от земли, и я понимал, что не успею. Но успел не я.