Вадим Шефнер - Скромный гений (сборник)

Друг мой Вася почему-то поморщился, услышав эту просьбу, но затем сказал:

— Э, не он первый, не он последний, как у вас на Земле говорится… Ладно, обещаю тебе, что твой братец сделает научную карьеру. Ещё имеются пожелания?

Тогда я обратился к Васе с комплексным пожеланием:

— Пусть мои родители не хворают и живут долго! Пусть наш дом стоит долго, пусть он не сгорит от молнии, войны или неисправности печей, дабы портрет красавицы «Люби — меня!», находящийся под обоями в количестве 848 экземпляров, не пострадал до конца моей жизни и даже дольше!

— Принимаю к исполнению, — ответил Вася. — Выкладывай следующую просьбу.

— Последняя моя просьба такая, — сказал я. — Если где-нибудь, когда-нибудь, кто-нибудь ко мне обратится с просьбой и если я обращусь к тебе с просьбой выполнить эту просьбу, то пусть эта просьба будет выполнена.

— Замётано, — ответил Вася. — Я знаю, какая это будет просьба, и охотно её выполню.

— Как же ты можешь знать, когда я и сам ещё не знаю, что это будет за просьба?! — удивился я. — Ведь это я про запас, на всякий пожарный случай.

— А я вот знаю, — повторил Вася-с-Марса. — И охотно выполню.

— А как с тобой связаться? — спросил я.

— Очень просто, — ответил мой друг. — Ты подойдёшь к телефону, снимешь трубку…

— А что я скажу телефонной барышне? — перебил я его.

— Телефонных барышень уже не будет. Будут АТС. Ты наберёшь на диске одиннадцать единиц и пять пятёрок — у меня очень простой номер, его легко запомнить… Ну а теперь нам пора расставаться.

Мы пожали друг другу руки, Вася влез в свой баллон, и дверца за ним захлопнулась.

Я покатил баллон к обрыву и сбросил его вниз, туда, где шумело Чёрное море. Баллон вначале падал как камень, но, не долетев до воды, вдруг замедлил падение, потом на миг застыл в воздухе и вдруг рванулся вверх. Он исчез в небе так быстро, что я даже не успел рукой помахать ему вслед.

Когда я вернулся в колонию и показал Васину записку, мне не поверили, что Вася отлетел. Все решили, что справку он написал в шутку, а сам, с моего ведома, убежал из колонии, чтобы вплотную заняться бродяжничеством. Однако я потребовал, чтобы все сомневающиеся пошли со мной в спальню и выслушали меня там. Когда я снова изложил всё по порядку и потолок ничуть не покраснел, большинство мне поверило. Но некоторые поверили не целиком, а только до того места, где я столкнул Васину посудину в море. Они решили, что Вася рехнулся и я не должен был сталкивать его, ибо он, конечно, утонул. Напрасно я втолковывал, что он не утонул, а отлетел — в это маловеры не могли поверить. И вот они стали меня считать отъявленным лгуном и чуть ли не убийцей.

Отношение этих ребят ко мне резко изменилось. Мне начали подстраивать всякие мелкие неприятности. То, ложась спать, я обнаруживал под подушкой дохлую мышь; то, обуваясь утром, находил в своих ботинках козьи катышки. Жизнь моя стала невыносимой. Меня огорчали не столько все эти каверзы, сколько тот факт, что меня, ненавидящего ложь, считают лжецом.

Кончилось тем, что я пошёл к Андрею Андреевичу и, не называя имён своих обидчиков, заявил, что больше жить в колонии не могу.

Выслушав меня, этот добрый человек сказал, что мне чертовски не везёт. Но в утешение он поведал мне историю древнего грека Поликрата, которому с молодых лет чертовски везло, зато под старость так не пофартило, что с него живьём содрали кожу. И от души пожелал мне, чтобы у меня было всё наоборот.

Затем Андрей Андреевич спросил меня, кем бы я хотел быть. Я ответил, что в смысле профессии я хотел бы пойти по стопам отца, то есть стать счетоводом. Тогда мой наставник сказал, что колония имеет право посылать своих питомцев в техникумы, где им несколько облегчаются условия приёма и предоставляется общежитие. Но прежде я должен окончить семь классов школы в колонии и временно примириться со своими моральными трудностями, на что я ответил согласием.

И вот наконец настал день, когда я, снабжённый документами и деньгами на дорогу, отбыл в Ленинград. В кармане моём имелась путёвка в Ленинградский четырёхгодичный счётно-финансовый техникум.

Не буду описывать вам свои впечатления от этого прекрасного города, в котором я очутился впервые. Об этом полнее и лучше сказано у классиков, а также у некоторых современных писателей. Что касается меня, то я безболезненно был принят на первый курс. Экзамен оказался нетрудным по случаю недобора. Устроилось дело и с общежитием, где я получил койку.