Дэвид Зинделл - Экстр

Данло охотно послал бы воину-поэту взгляд через темный зал, но он пока еще не мог шевельнуть головой. Он по-прежнему смотрел на световой куб; за все время своего неподвижного сидения Данло не позволял своим глазам отрываться от него. Еще момент — и огни, замерцав, изменили цвет. От зрительного центра до мозгового ствола вспыхнули темно-синие искры, чей свет распространился от одной грани куба до другой. Вскоре весь куб загорелся темно-синим огнем, быстро переходящим в кобальтовый. Данло смотрел в эту глубокую синеву, и она становилась все более яркой и дикой.

Он услышал, как будто издалека, как ахнули в изумлении тридцать тысяч Архитекторов. Сквозь шепоты и вскрики он различал взволнованный голос Харры и недоверчивые, растерянные проклятия Бертрама. Малаклипс, казалось, вовсе перестал дышать; Данло чувствовал паралич, сковавший воинапоэта, как глубокую боль в собственном животе. И как глубокую радость — ведь теперь Данло управлял своим разумом с легкостью парящей в небе талло. Великое светоприношение, совершенное им в честь Бога Эде и всех Архитекторов Вселенской Кибернетической Церкви, засверкало огнями, равными по яркости свету ярчайших бело-голубых звезд. Все сто миллиардов нейронов в мозгу Данло зажглись великолепным пламенем, и соответствующие им огоньки на модели отразили это великолепие. Огни слепили глаза зрителям на скамьях и создавали беспрецедентное зрелище для тысяч Архитекторов, стоящих по ту сторону купола. Казалось, будто само солнце Таннахилла взорвалось, превратившись в россыпь огней. Люди закрывали глаза руками, не в силах смотреть на этот свет, прекрасный и ужасный. Это был ад, но и рай тоже. За все тысячи лет со времен учреждения Церковью этой церемонии, за все многотысячные светоприношения, совершенные самыми одаренными из Совершенных, никому еще не удавалось осветить весь свой мозг целиком. Никто даже не думал, что такое возможно. То, что человек сохранил разум, посмотрев на небесные огни внутри себя, было чудом само по себе — но неистовое и великолепное свечение сознания Данло доказывало, что он истинный светоносец, обещанный в пророчестве, а быть может, и нечто большее.

Все мы несем свет, думал он под восторженные возгласы публики. Я только искра, зажигающая пламя.

Он оторвал наконец глаза от светоприношения и взглянул на бамбуковую флейту, которую все это время держал в руке. При свете, льющемся сверху, она сверкала, как золотая. Данло улыбнулся пришедшей ему в голову мысли. Огни светоприношения тут же отразили эту мысль, но он больше не смотрел на них. Он поднялся с кресла, прервав контакт с полем компьютера, и светоприношение на самом деле закончилось. Световой куб угас, и весь зал погрузился во тьму, как ночной океан. У Данло вырвался тихий, почти грустный смешок. Он стоял один под темным куполом, а вокруг него кричали тысячи Архитекторов.

— Светоносец! — кричали они, и хлопали в ладоши, и бежали к арене. — Данло из Невернеса — светоносец!

Да, я искра, но что за пламя я зажег? О Агира, Агира, что я сделал?

В зале снова загорелся свет (на этот раз обычный, плазменный), а Данло скраировал, пропуская видения будущего сквозь себя, как огненный ветер. Он видел свет ярче света любой звезды, и невиданно богатые краски, и страшную красоту. Из грез его вырвал шорох ножа, вынутого из ножен. Данло повернулся к одной из скамей первого ряда. Бертрам Джаспари, потрясая своим хилым кулачком, вопил, что Данло вовсе не светоносец, а грязный наманский цефик, посланный из Невернеса, чтобы одурачить их и погубить Святую Церковь. Рядом с ним спокойно стоял Малаклипс, держа свой длинный нож высоко, чтобы видели все. Стальной клинок, отражая светильники зала, посылал в глаза Данло жгучие лучи. Данло не мог догадаться, как воин-поэт умудрился пронести сюда нож. Для телохранителей Харры это тоже явилось полной неожиданностью — при виде оружия они разразились испуганными криками и поспешно загородили Святую Иви своими телами.

Несколько охранников бросились к воину-поэту, но им загородили дорогу Едрек Ивионген, Ленсар Наркаваж и другие ивиомилы. Между Харрой и воином-поэтом образовалась живая стена — это, казалось бы, лишало его возможности причинить ей какой-то вред, тем более убить ее. Ничто, впрочем, и не указывало на подобные намерения с его стороны. Его лиловые глаза смотрели на Данло. Смерть была близка, как их взгляды, взаимно отражающие друг друга, близка, как стальной клинок, способный в любой момент пролететь по воздуху. Данло держал взгляд Малаклипса под крики и топот ног. Он понимал, что, если нож и найдет его горло, он умрет мучеником, признанным всеми светоносцем, и Харра Иви эн ли Эде примет свои новые программы, которые навеки изменят Церковь. Если воин-поэт убьет его, то сделает это по другой причине — за то, что Данло истинный сын своего отца, посмевший сиять ярче, чем подобает человеку.