Дэвид Зинделл - Экстр

— Уложу трех здоровых мужчин?

— Ты же пилот Ордена. Разве тебе не учили боевым искусствам?

— Учили, — медленно кивнул Данло.

— Ведь ты же не сочтешь неправильным убийство тех, кто замышляет убить тебя?

Данло, дыша мерно и глубоко, склонил голову, потрогал шрам над глазом и промолчал.

— Это очень просто, — продолжал Эде. — Возьмешь в очаге полено, вышибешь Тен Су Миню мозги и побежишь на берег, к своему кораблю.

Данло, закрыв глаза, старался не представлять себе того, что предлагал ему Эде. Старался не представлять себе их хижину на краю леса и широкий песчаный пляж, до которого он мог бы добраться, пробежав всего полмили под гигантскими приморскими деревьями, а больше всего старался оградить свое воображение от красочного кошмара: почерневшее на огне полено, белый пепел на его собственных трясущихся руках.

Никогда не убивать, никогда не причинять вреда другому, даже в мыслях — Данло принес этот обет уже давно и потому отчаянно старался не видеть того, что другой человек мог бы вообразить без всяких терзаний.

— Нет, — сказал он наконец. — Так я бежать не могу.

— Но почему?

Данло шепотом, вздыхая и запинаясь, рассказал Эде о своем обете ахимсы.

— Но сайни могут убить тебя — неужели ты не боишься?

— Боюсь, — с улыбкой кивнул Данло.

— Итак, ты намерен просто сидеть здесь и дожидаться пира, дыша, как Будда? Какой прок в таком дыхании?

— Оно делает меня более живым.

— Что толку, если тебя убьют?

— Быть по-настоящему живым хорошо просто потому, что это хорошо, — улыбнулся Данло. — А с практической точки зрения это помогает подготовить тело, душу и разум. Когда момент придет, я буду знать, что делать.

Эде помолчал, обрабатывая информацию, и, спросил:

— О каком моменте ты говоришь?

— О том самом. Который бывает всегда.

— Ты и говоришь, как Будда — загадками. Боюсь, что я тебя не понимаю.

Данло вздохнул, глядя на мерцающего Эде, и сказал:

— Я говорю о моменте «теперь». Когда дверь открывается. Когда «теперь» переходит в «тогда» и будущее всегда здесь. Когда ты выбираешь, каким будет это будущее, да или нет. Когда во вселенной нет ничего, кроме твоей воли: делать или не делать, видеть, знать, двигаться — двигать вселенную. Этот момент есть всегда, верно?

Эде это объяснение не успокоило.

— Не уверен. Для меня время непрерывно, как ход атомных часов моего компьютера, а действую я согласно своей программе. Если тебя убьют, что будет со мной?

— Не знаю.

— Я могу застрять на этой Земле навсегда.

— Может быть, тебя когда-нибудь спасет другой пилот моего Ордена.

— Маловероятно. Это редчайший случай, что ты нашел меня в храме.

— Случай есть всегда. И потом, ведь ты бессмертен?

— В определенном смысле, но и меня можно уничтожить.

— Во вселенной нет ничего, что не поддавалось бы уничтожению, — с грустной улыбкой заметил Данло.

— Может быть, со временем мне удастся внушить этим дикарям, что я их Бог. Они соорудят мне алтарь и будут мне поклоняться.

Данло, все так же мерно дыша, пораздумал над этим и спросил:

— Ты правда этого хочешь?

Программа Эде дала легкий сбой, и он ответил:

— Разумеется, нет.

— Я уже думал, не рассказать ли о тебе сайни. Ну… что ты Бог.

— Почему бы и нет? Ты считаешь, что правду не всегда нужно говорить?

— Нет, но… правда, которую не слышат, — это не правда.

— Их Бог умер, — с горечью молвил Эде. — Вот и вся правда.

— Нет, для них Бог жив. Он есть чудо и красота их жизни.

— Я могу рассказать им, как Кремниевый Бог убил меня.

— Они не поверят. А если даже поверят, это пробьет брешь в их душах.

— И через эту брешь войдут логика и разум.

— Нет, не логика и разум, а безумие. Когда люди ни во что не верят, они способны поверить во что угодно и совершить все что угодно. — Например, убийство?

— Убийство — это самое меньшее, — с протяжным вздохом ответил Данло.

— По-моему, ты полюбил этих сайни — правда, пилот?

— Правда. — Данло, зажмурившись, дал холодным течениям времени унести себя в будущее и увидел сайни такими, какими они могли бы стать со временем. Их народец, насчитывающий около десяти тысяч человек, увеличится в тысячу раз и заселит всю Землю. К тому времени, где-то через тысячу лет, их суровая религия мутирует, разовьется и распространится в той или иной форме по всем континентам планеты. Это будет сопровождаться ересями, расколами и утратой веры — а может быть, даже священными войнами. Но будет и реформация — и если даже сайнийская религия разобьется на тысячу разных сект, практикующих совершенно новые обряды, чистый и сияющий стержень их веры все-таки может сохраниться. Даже через тысячу лет, когда сайни уже перестанут быть сайни, они, возможно, по-прежнему будут поклоняться красоте. Халла — это красота жизни, вспомнил Данло. Он надеялся, что хотя бы сайни, среди всех человеческих рас, найдут способ, как жить на своей Земле в красоте и гармонии.